Я с тобой не буду разговаривать: %d1%8f %d0%b1%d1%83%d0%b4%d1%83 %d0%b3%d0%be%d0%b2%d0%be%d1%80%d0%b8%d1%82%d1%8c %d1%81 %d1%82%d0%be%d0%b1%d0%be%d0%b9 - перевод на турецкий

Содержание

я не буду с тобой разговаривать — английский перевод

Я не буду с тобой разговаривать.	I don’t want to talk to you.
Я не буду разговаривать с тобой.	I won’t speak to you.
Я не буду с тобой больше разговаривать.	I’m not going to talk to you anymore.
Я больше не буду с тобой разговаривать.	I won’t talk to you anymore.
Я больше вообще с тобой не буду разговаривать.	I’ll never speak to you again.
Я никогда больше не буду с тобой разговаривать.	I’ll never talk to you again.
Я не буду с тобой разговаривать до конца жизни!	Nicky, I’II never speak to you again as Long as I Live!
Пока не извинишься, разговаривать с тобой не буду.	I won’t speak to you until you apologize.
Я не хочу разговаривать с тобой.	I don’t want to talk to you.
Я не хочу с тобой разговаривать.	I don’t want to talk to you.
Я не хочу с тобой разговаривать.	I don’t want to talk with you.
Я не хочу с тобой разговаривать.	I don’t want to speak with you.
Я не закончил с тобой разговаривать.	I’m not finished talking to you.
Если ты кому нибудь скажешь, я больше никогда не буду с тобой разговаривать.	If you tell anyone, I’m never speaking to you again.
Я не буду с ними разговаривать.	I’m not going to talk to them.
Я не буду с ним разговаривать.	I’m not going to talk to him.
Я не буду с ней разговаривать.	I’m not going to talk to her.
Я не буду с ними разговаривать.	I won’t speak to them.
Я не хочу с тобой разговаривать, Том.	I don’t want to talk to you, Tom.
Я просто не хочу с тобой разговаривать.	I just don’t want to talk to you.
Я больше не хочу с тобой разговаривать.	I don’t want to talk to you anymore.
Я не хочу с тобой сегодня разговаривать.	I don’t want to talk to you today.
Я не хочу с тобой сейчас разговаривать.	I don’t want to talk to you right now.
Уходи. Я не хочу с тобой разговаривать.	Go away. I don’t want to talk to you.
Я не очень хочу с тобой разговаривать.	I don’t really want to talk to you.
Том, я не хочу с тобой разговаривать.	Tom, I don’t want to talk to you.
Проваливай, я не желаю с тобой разговаривать	I’m not even talking to you!
Я отказываюсь с тобой разговаривать!	I refuse to talk to you!
Я люблю с тобой разговаривать.	I love talking to you.
Я не буду с вами больше разговаривать.	I’m not going to talk to you anymore.
Я больше не буду с вами разговаривать.	I won’t talk to you anymore.
Я больше не буду с ним разговаривать.	I never have to talk to him again.
Я буду с ней разговаривать!	I’ll speak to her!
Я больше вообще не хочу с тобой разговаривать.	I never want to talk to you again.
Я больше вообще не хочу с тобой разговаривать.	I don’t want to talk to you ever again.
Уходи, Том. Я не хочу с тобой разговаривать.	Go away, Tom. I don’t want to talk to you.
Я больше не хочу с тобой разговаривать. Уходи.	I don’t want to talk to you anymore. Go away.
Проваливай! Я больше не хочу с тобой разговаривать!	Get out! I don’t want to talk to you anymore!
я и сам не хотел с тобой разговаривать	I don’t wanna talk to you anyway
Я не хочу больше даже разговаривать с тобой.	I never wanna speak to you again as long as I live.
Я не хочу разговаривать, я хочу быть с тобой.	I won’t talk to you, Ann. I just wanna be with you.
Почему я должен с тобой разговаривать?	Why should I talk to you?
Я больше никогда не буду разговаривать с Томом.	I’ll never talk to Tom again.
Я больше никогда не буду разговаривать с Томом.	I’m never going to talk to Tom again.
Я больше вообще не буду с вами разговаривать.	I’ll never speak to you again.

Рутины и прагматики исследования. Расшифровка семинара

Полина: В прошлом году, еще в те времена, когда все собирались теплыми телами, мы запустили в библиотеке Шанинки семинар под названием Research&Write. Семинар был посвящен исследованию и письму как двум базовым видам занятий исследователя. Мы обсуждали разные темы и к концу года оказалось, что research и write ― это две разные вещи. Они, безусловно, связаны, потому что производство знания связано с тем, чтобы что-то написать. Мы решили запустить серию с семинаров с Ириной Антощук, она посвящена в первую очередь тексту. А про write мы решили поговорить с Евгением Варшавером сегодня. Что такое быть исследователем в наши непростые времена?

Мы начинаем с рутин. Исследователи общаются в зуме. Раньше казалось: что проще? Пишешь письмо ― публикуешь открытую переписку. Мы с Евгением так и начали. С открытой переписки. И там никаких багов ― все пользователи facebook спокойно могут все читать. Мы пишем, редактируем. Все четко и ясно. А потом приходят новые рутины и начинается что-то непотребное. Приходится человека как часть техники воспринимать. Как с этим жить? Что делать?

Или еще вариант: бывало, люди встречались для такого случая. Были времена: приходишь в библиотеку, а там стулья стоят. На стульях ― люди сидят. Все из одного города. К сожалению, часто, Москвы. И они рассуждают, взаимодействуют, а потом тоже делают текст ― расшифровку. Сейчас все совсем по-другому.

Евгений: Нам показалось важным встретиться в рамках научного семинара, чтобы понять, как устроены рутины производства знания. Каким это знание бывает? Почему знание появляется и случается именно таким, а не иным? От чего это зависит? Какие принципы есть в реальности, которая нас окружает? У меня есть вопросы к Полине, у Полины есть вопросы ко мне. Первый вопрос, который я хотел задать: как ты производишь знание? Что именно ты делаешь? И представься, пожалуйста, как исследователь.

Полина: Меня недавно спросили: “Полина, вы социолог?”, ― я говорю ― “нет, я интернет-исследователь”, ― “Но вы же кандидат социологических наук!”, ― “Ну… нет. Я занимаюсь интернет-исследованиями”.

Меня так легко и приятно говорить это! Да, это супер-зыбкое словосочетание, в котором люди слышат разное, потому что ― что значит “исследовать Интернет”? Большими данными занимается? Или сидит в Интернете целыми днями? Само словосочетание никакой интриги не раскрывает. Мне это симпатично, во многом, потому что делает акцент на процессе. Это мне кажется важным.

Чем я занимаюсь? Исследованиями как видом деятельности. Это может происходить со студентами на паре, когда мы работаем вместе. Мы знаем от исследователей науки, что знание ― это не то, что строго разделено между полем, мероприятиями и сидением с книгами и теориями. (Хотя книги тоже могут быть полем). Исследование ― это процесс, в который включена вся трудовая жизнь. Мне всегда нравились такие истории, потому что не было твердой границы между академической и неакадемической деятельностью. Есть очень много вещей, которые могли бы заставить меня предпочесть более четкую идентичность. Та же социология ― наука с более твердыми границами, как мне кажется. Тем более, то, чем я занимаюсь, похоже на историческую антропологию, социологию, потому что основной предмет моей научной страсти (тот редкий случай когда я говорю “научной” без страха) оформляется и меняется как отношение людей и технологий вокруг Интернета. Почему люди мечтают о технологиях, почему их не любят, почему и как разные группы пытаются “приручать” интернет, почему у них это не получается? Как изменения оказываются больше и масштабнее? Как люди оказываются храбрее и меняются или наоборот? Такая захватывающая история, у которой много концов и применений. Иногда я изучаю ученых, иногда историю интернета в городах, иногда ― чиновников, документы, тексты, разговариваю с людьми. Если говорить про формы производства знания, то сейчас я в сложном состоянии. С одной стороны, я оказалась вписана в академические контексты. С другой стороны, я знаю, что написать статью ― это не всегда результат исследования. Написать можно книгу, текст, заметку. Вообще, не всегда текст ― результат исследования. Есть, например, курсы, которые я делаю в разных университетах.

Евгений: Про текст мы еще поговорим. Вот ты занимаешься интернетом. Ты довольно хорошо можешь это объяснить, потому что тебе приходится это делать, чтобы найти финансирование, проблематизировать исследование для публикации. У тебя есть идея: почему ты как Полина Колозариди этим занимаешься? Какие неисследовательские источники твоего интереса к Интернету как объекту исследования?

Полина: Вот я тебе хотела перекинуть вопрос: а чем ты занимаешься? Давай ты расскажешь, чем ты занимаешься, а потом вопрос подвесим. И можешь сразу начать с того, почему ты как Евгений Варшавер, занимаешься тем, чем занимаешься?

Евгений: Я работаю в Российской Академии Народного Хозяйства, и у меня там группа, которую я возглавляю, Группа исследований миграции и этничности. Так получается, что больше я исследую миграцию, потому что когда я заходил в это поле как отдельная исследовательская единица, эта тема была актуальна именно в социальном смысле.

Мне же всегда было понятно, что научные исследования могут приносить пользу. И всегда казалось, что позиция исследователя ― это позиция человека, который сидит на заборе и видит, что происходит одновременно на двух, так скажем, дачных участках, и это ровно та позиция, которая позволяет ему быть полезным.

Свою образовательную траекторию я выстраивал, исходя из набора компетенций, которые квалифицированно позволяют сидеть на заборе. Учил языки, общался с людьми иных культур. Как-то поехал в Египет учить арабский и работал там в туристической лавке. Потом уехал в Израиль учиться на программе по контртерроризму. Когда я вернулся в Россию, был 2010 год, и в этот момент в районе пика экономического роста становилось понятно, что в России с моими компетенциями и устремлениями нужно заниматься мигрантами и отношениями между ними и местным населением. Помню, в первый день, когда я вернулся, я оказался в Строгино. Там есть бульварчик, Таллинская улица. Утром мы с друзьями пошли прогуляться, и у меня случился инсайт ― что по этому Таллинскому бульварчику ходят этнические группы и между ними как будто заборы. А моя задача ― разрушить заборы и навести мосты. Но для того, чтобы сделать это нормальным образом, необходимо понять, как устроена жизнь у тех, кто живет по обе стороны забора. Следующий хороший вопрос: почему мне показалось важным именно это, и почему именно сидеть и именно на заборе (тем самым его разрушая)? Скорее всего, это как-то связано с моей семейной историей. Я ― третье или четвертое поколение в Москве. Можно сказать, что я супер-интегрированный мигрант четвертого поколения из еврейской черты оседлости. И это вполне себе та самая маргинальность, о которой говорят исследователи миграции и интеграции. Она, по всей видимости, и послужила стимулом.

Полина: Я уточню сразу. Ты говоришь, что у тебя было желание делать что-то полезное. Ты потом классно сформулировал, что “полезное” ― это “создавать мосты между пространствами, окруженными заборами”, и ты здесь исследователь. Но понятно, что, исходя из этих базовых интересов, можно увидеть другую роль. А почему ты не “строитель мостов” ― активист? Почему именно исследования? Это твое свойство, склонность или это про то, что этого не хватает? Или это общее ощущение тебя + мира, что вы так сложены?

Евгений: Действительно. В тот момент, когда я социализировался в этой области, было ощущение, что и хорошей правозащиты нет, и хороших практик нет, и хороших исследований ― нет. В 2013 году, когда появилась Группа исследований миграции и этничности, в исследованиях миграции была довольно странная ситуация. Если смотреть названия и аннотации статей, посвященных мигрантам, было ощущение, что известно все. Но стоило прочесть методологию этих статей, как выяснялось, что доверять их выводам не получается. И, в результате, про мигрантов в России тогда было, скорее, известно мало. Вероятно, что-то похожее я бы обнаружил и в других сферах, если бы туда пошел, но почему именно наука? Это тоже, по всей видимости, завязано на семейные траектории. Мой отец был кандидатом наук, учился и защищался в МГУ. Я с ним, правда, так и не познакомился ― он умер, когда мне был год. И вот, в какой-то момент, допустим, лет в пять, мы с мамой гуляем по Поклонной горе, я спрашиваю, что это за огромное здание виднеется. Мама говорит, что это Московский Государственный Университет, и там работал твой папа. И тут, по всей видимости, и произошел импринтинг. Дальше одно наложилось на другое и получилась наука о мигрантах. Но в активизм иногда уносит. В 2015 году мы сделали проект, в рамках которого мы, буквально как Чебурашка, “дружили” между собой мигрантов и немигрантов кулинарными мастер-классами и футболом, проводили живые библиотеки. Для нас это, конечно, заполняло вакуум, ту потребность, в рамках которой ты хочешь прямого действия. Откуда берется эта потребность? Науке не хватает прямого действия, потому что эффекты твоей деятельности как минимум не видны сразу.

Полина, расскажи пожалуйста про эффекты твоей деятельности, помимо ответов на те вопросы, которые мы очертили, про производство знания. Почему Полина Колозариди как человек стала заниматься интернетом и при этом стала именно исследователем. Ведь в интернете можно, как ты сказала, например, просто сидеть.

Полина: Про эффекты и производство… Производство подвесилось и пока что не везде прозвучало. У меня есть ответ, и он связан с эффектом очень прямо. Мой интерес к интернету связан с одновременным чувством любви и раздражения.

Я из Томска, и это важно. Томск ― университетский город, там много университетов, там появлялись компьютеры, технологии и Интернет вокруг них. По разному стечению обстоятельств там было довольно много людей, которые об этом думали, говорили, писали в газетах. Было несколько газет, я их читала. Плюс, тоже семейная история: у меня папа занимался компьютерами, я рано увидела компьютер. Не сразу это понравилось, а потом втянулась. У меня не было Интернета в детстве (это случайность, так дом расположен, инфраструктуры так легли). Но я про Интернет знала и меня всегда восхищало то, что он дает одновременную возможность и общаться, и не общаться с людьми, и читать что-то, и читать что-то другое. История про то, что внутри одного агрегата и одного браузера у тебя довольно много всего сразу. Ты просто находишься в этом и нет необходимости сразу выбирать, что ты делаешь. Как мне тогда казалось: рассматриваешь мир и одновременно с ним взаимодействуешь. Это ощущение меня очень завораживало в детстве. Любовь связана с тем, чтобы и узнавать, и делиться знанием.

Дальше — история про знание больше связана с раздражением. Мне хотелось узнать, как все это произошло, как мир устроен. Стандартный интерес взрослеющего человека. Дальше меня стали интересовать идеи, мифы. Я думала, откуда я знаю то, что я знаю про Интернет. Ответ был: из томских газет и книжки про Windows 98. Интернет был нарисован и про него было написано. До меня стало доходить, что это не единственная история про Интернет, что даже у меня она множественная. Есть Интернет и технологии, которые меняют мир, а есть штука, с которой ты взаимодействуешь. Дальше, когда я социализировалась, я все время искала объяснения того, почему это так сложено? Почему Интернет описывается так? Какой он вообще?

Существующие объяснения не очень меня устраивали. По разным причинам: какие-то не совпадали с моим личным опытом, какие-то не бились с тем, что я вижу вокруг себя. Какие-то мне просто не нравились по политическим или иным причинам.

Когда мы пытаемся описать только с одной стороны вещи, которые связаны с большими технологиями и большими изменениями, они не описываются. Мы ухватываем какой-то кусочек, утаскиваем его к себе, и думаем, что все поняли. Потом понимаем, что нет, не поняли. Институты науки тут не помогают. Они, наоборот, создают мнимое ощущение, что мы все поняли. Кроме того, у них нет эффекта, они варятся в себе. Но тут любовь и раздражение связаны: что мне важно, с чем хочется иметь дело. И что раздражает, иногда очень по-хорошему, но раздражает — от несоответствия тому, что сам понимаешь. И заставляет двигаться.

Мысль про эффект подтолкнула меня к тому, чтобы экспериментировать с формами. Мы с товарищем делаем “клуб любителей интернета и общества”, где есть много разных дисциплин и направлений: академических и неакадемических. Больше ― академических. Мы пытаемся сами изучать исследования, инициировать, делать школы, конференции, обсуждать и искать максимально честные и точные способы и подходы, сращивая их из разных миров (преимущественно академических, но не только), где люди вообще занимаются исследованиями.

Мне кажется, что сам этот процесс перестройки, пересборки интеллектуальных инструментов ― это и есть эффект. Во-первых, мне кажется, что близость объекта исследования и способа ― это безумно важно. Во-вторых, это то, что должно работать. Оно должно менять мир, начиная с уровня одного человека. Последним я много занимаюсь. Я начинаю понимать, насколько слабы все экспертные институции, которые говорят про Интернет. Насколько важно разным людям своими руками что-то делать, изучать себя и понимать себя как пользователей и как организации, которые что-то делают с Интернетом. Насколько важно отпускать на свободу это знание? Вот это и есть эффект. Он не в том, что я что-то изучила и людям принесла, а в том, что я тоже навожу мосты. Но это не готовые мосты, а модели для сборки мостов.

И подвешенным остается вопрос: а почему это Интернет? А почему ты экологией не занимаешься или экономикой? И здесь мне ужасно повезло рано встретить тему, которая, с одной стороны, меня сильно захватывает и кажется важной, и, с другой, она подходит именно к тому, чтобы по-новому с ней работать. Она меняется все время, и мне нравится, что ее изменчивость заставляет меня меняться тоже.

Другая история, не такая, как у тебя.

Евгений: Структурно очень похоже. Единственное различие, которое я вижу ― ты не получила на том этапе представление о том, как с этим работать, поэтому формат тебя в меньшей степени структурирует. У тебя меньше было представления, где ты будешь реализовывать этот интерес. Но у меня насущный вопрос. Ты сказала фразу, которая звучала очень идеалистично: “отпускать на свободу знание”. How to make sure? Как убедиться и как повлиять на то, чтобы те знания, которые ты отпускаешь на свободу, после этого не падали бы вниз? Ты так запускаешь самолетик, он летит вверх, а потом резко пикирует вниз. Вопрос: у тебя нет ощущения, что ты отпустила на свободу знание, а оно погибло на следующий день?

Полина: Женя, а ты можешь объяснить, что значит “погибло”, “упало” и вообще, что плохого может произойти со знанием?

Евгений: Я не говорил, что что-то плохое. Вот вы сидите в кружке клуба любителей интернета и общества, провели собрание, а дальше этого ничего не пошло. Важно или неважно это? Или ты думаешь, что хорошие вещи идут дальше сами по себе? Пытаетесь ли вы пересобранные модели транслировать дальше или пускаете все на самотек? Как я услышал, у вас в клубе люди, которые представляют разные этапы сборки знания и его использования: и интеллектуалы, и исследователи, и юзеры. И, наверно, это может обещать хорошую дальнейшую “карьеру” для знания, но все же всегда есть опасность, что это не пойдет дальше. Или я неправильно мыслю?

Полина: Хороший вопрос. Я не буду говорить за весь клуб, потому что мы по-разному можем видеть с товарищами то, как это устроено, и я тут идеалист-визионер. Я дико счастлива, что мои коллеги периодически говорят: “Так, ок. А давай посмотрим, как это будет работать?”. (Лёня, спасибо) Но я знаю про себя: я абсолютно не боюсь. Мне кажется, что это, наоборот, приключение. Если все пойдет наперекосяк и начнет к чертовой бабушке разваливаться, оборачиваться против меня, будет обратный эффект в отличие от того, что задумывалось ― начнется жизнь. Скорее, грустно, когда ничего не происходит. Но что тут сделаешь? Пахать каждый день ― и все. Ничего не происходит сегодня, а через год понимаешь, что происходит. Это первое. Жить вдолгую, в медленную. Не ждать быстрого эффекта. И это меня тоже клуб научил, в академии я в жизни ничего такого не слышала. Мне понравилась шпилька, что я вовремя не узнала, как производить знание нормальным образом. Это было хорошо. Я пока не буду комментировать, но верну потом тебе.

Второе, я преподаю. Я люблю преподавать, для меня это очень важная работа. Она связана с тем, что я делаю. Периодически я вижу по работам, что студенты понимают то, что я говорю с точностью до наоборот. Я думаю, что коллеги старшие тоже так делают. Должна ли я делать инфраструктуру того, чтобы меня поняли так, как я хочу, чтобы меня поняли? Нет, базово не должна. Иначе это никакая не свобода, а контроль и ощущение, что “я-то знаю”. Нет, оно живет дальше. Это жизнь, которая должна происходить.

Не затеряется ли оно вообще?

Вот пример. Сейчас я хожу с идеей фрагментарного Интернета, который не бьется с концепциями суверенности. Это понимание, идея, которая похожа на то, что принято называть результатом. Вот книжку я и мои коллеги об пишем о том, что Интернет в России вообще не так появлялся, как это известно по другим книжкам. Является ли это строго говоря тем знанием, которое “должно полететь”? Или те подходы, которые мы разрабатываем ― это и есть результат. Честно, меня это не очень беспокоит. Я не очень верю в понимание как концепцию. Никто друг друга до конца не понимает, скорее, мы имеем дело с попытками подхватывать то, что кто-то считает живым, интересным, что отзывается, размыкается. А здесь моя работа в том, чтобы сделать это оформленно, продуманно, не допустить небрежности к мирам, с которыми я работаю, к людям, с которыми я это делаю. Держать все это в строгости.

В этом моя работа: быть хорошей производящей инфраструктурой ― не запихнуть в неправильную форму.

Не пытаться в научную статью запихнуть то, что лучше сделать выставкой. Я тут вижу это больше организаторски. Для меня интеллектуальная практика ― это, скорее, про организацию знания, чем про то, что мы производим что-то. Резонирует немного с тем, что ты говоришь про мосты и социальное действие.

Евгений: Меня в твоем ответе заинтересовало то, что ты практически не говорила про связь между производством знания и государством. Хотя в России это, назовем вещи своими именами, работает хреново, для меня эта схема долгое время была базовой. В этой схеме есть люди, которые знают, и есть люди, которые политически деятельно влияют на мир. Задача исследователя в том, чтобы нужным образом в нужный момент в нужной обертке это знание предоставить власти. Чтобы власть, ориентируясь на него, причиняла добро. Как ты к этой схеме относишься и насколько эта схема кажется тебе рабочей или рабочей время от времени, или мы плохо подрубаем?

Полина: А у тебя это так работает? Т.е. это вопрос из твоего опыта или из того, как ты себе мир представляешь?

Евгений: Это скорее из опыта. Я хотел услышать твой ответ на этот вопрос, а потом я расскажу, что у меня с этим.

Полина: У меня простой ответ. Во-первых, мои политические взгляды не предполагают большой роли государства в принципе. Мои взгляды ― это не нечто целостное. Во-вторых, есть сборище разных изменчивых институций. Я с интересом к нему отношусь… Но есть государство. Оно что-то делает с изучением Интернета. Хочу ли я прирастить посредника по имени Государство к своим исследованиям? Нет. Точно не хочу. Мне антипатично это, потому что мне нравятся разные формы социальной коллективности, у меня некоторый извод анархистского взгляда на это. Поэтому, если государство никогда даже не заметит это ― я не расстроюсь. Если заметит ― тоже не расстроюсь. Оно мне маловажно. А у тебя не так, я знаю!

Евгений: Да, от той картинки, которую я воспроизвел, я отталкивался. Тем более, в тот момент, когда мы стали работать в РАНХиГСе всякая научная работа по идее затем отправлялась в органы власти. Насколько это правда или симуляция? Мне кажется, это устроено гораздо сложнее. Есть сферы преимущественного интереса, есть сферы, которые государству вообще не интересны, и складывается ощущение, что миграция как раз одна из них. Но тут у меня есть bias ― может быть это просто у меня не спрашивают, а у кого-то спрашивают. И здесь мы приходим к выводу, что надо не только производить знание, но еще и продавать его. А это в базовой схеме отсутствовало ― там государство приходило к исследователям и спрашивало, как надо, и они от щедрот отсыпали государству знания. Но чем дальше я живу, тем больше мне кажется, что в России это не работает. Почему? Ответ, например, содержится в книге Владимира Гельмана о недостойном правлении. Там говорится о том, что прагматика значительной части современных государств состоит в экстракции ресурсов и неравном их распределении, а причинение добра является своего рода ширмой, в рамках которой эта система просуществует как можно дольше, в том числе через поколения. В связи с этим по большей части и принимаются решения, а те policy papers, которые я пишу, могут приниматься во внимание, но во вторую очередь и в той степени, в какой они не помешают основной прагматике существования государства. Где происходит сопряжение этой прагматики и прагматики общего блага? В условных центрах принятия решений. Но туда мне доступа нет. Возникает вопрос, а реально ли, будучи исследователем и не отказываясь от своих социальных кругов, оказаться в этих центрах. Чтобы стать квалифицированным советчиком, мне надо научиться участвовать не в научно-практических мероприятиях типа каких-нибудь семинаров в мэриях, а ходить в баню с нужными людьми. Вот, ты добиваешься того, что тебя туда зовут, вот ты знакомишься, как-то себя позиционируешь, и между делом говоришь ― Иван, мол, Иванович, создать бы возможность оплачивать патенты после просрочки. И Иван Иванович такой ― а что там за тема? И ты ему рассказываешь. Но дальше становится понятно, что такая деятельность вряд ли бьется с идентичностью исследователей. Есть ощущение, что значительное число руководителей крупных исследовательских институций превращаются в такого рода профессиональных ходоков по условным баням (или ездаков по горнолыжным курортам?) Насколько мне это интересно? Интересно, как, правда, и многое другое. На данный момент, впрочем, я не имею такого доступа, и я понимаю, что для того, чтобы всерьез его сделать, надо в ежедневных рутинах во многом уйти от исследований и заниматься строительством этих сетей. Дальше стоит вопрос, а готов ли я или не готов это делать? У меня есть ощущение, что скорее не готов, потому что жизнь исследователя мне нравится.

Полина: Я хочу тут вклиниться. Я тебя слушала сначала и думала: “Блин, да. История про государство ― это и есть результат? Это и есть эффект? Серьезно? Почему?”, ― но потом до меня дошло, что, видимо, это еще отчасти связано со спецификой объекта, ― того, что ты занимаешься мигрантами. И ты с этого начал. Потом до меня доходит, что истории наши во многом похожи, потому что у меня был ужасный 2018 год в жизни, когда я обнаружила, что производство экспертного и отчасти научного знания про Интернет ― это не линейная или хотя бы спиралевидная история: ты пошел, изучил, понял, получил критику, тычки, а потом это стало работать. Может, эта нелинейность и “знание на свободу”, про которое я говорю ― не от хорошей жизни и того, что я идеалист, который скачет радостно и говорит: “Да, конечно, все мы можем быть исследователям, друзья мои! Это так прекрасно!” Немного да (что уж говорить), но и нет. В каком-то смысле, это от противного. История про любовь и раздражение продолжается, потому что я вижу, что в случае с Интернетом государство ― не моя целевая аудитория. Есть другие стейкхолдеры: есть активисты, есть корпорации, есть вовлеченные пользователи. Есть публичные сферы, в которых тоже происходит что-то важное, как мне кажется. И если я хочу из публичного поля (а откуда ещё) влиять на то, что происходит, мне надо делать эту карьеру.

Мне нужно вписаться в рутину ― ходить в баню. Только в публичную баню.

Я поняла, что я этого не хочу совсем, потому что это несправедливо. Это неверность тому, что мне кажется правильным ― изобретательству способов передачи и производства знания. Там вся моя изобретательская работа.

Так возникла анархистская телега, о которой я сейчас говорю. И я не хочу сказать, что я совсем не играю в эту игру с экспертностью. Конечно, это бывает. Ты тоже, наверное, играешь. У тебя тоже это продолжается. Ты совсем в баню не ходишь или захаживаешь?

Евгений: Я действительно продолжаю играть в эти игры. Более того, я думаю, что социальный капитал накапливается, и из 34 лет не очень видно, как оно будет работать, когда тебе будет 44 года, если я просто буду делать то же самое. И, наверное, я стану в этом смысле эффективнее. Но, конечно, есть грусть по поводу того, как это устроено. Я уже экстериотезировал эту грусть, и она не очень мешает мне жить. Резюмируя, для того, чтобы знание транслировалось дальше, необходимо намерение его транслировать, а вот мы с тобой, похоже, не хотим в полной мере овладевать соответствующими навыками. И здесь возникает вопрос коллективности производства и трансляции знания. У меня есть ощущение, что самое время поговорить о тех командах, функциях значимых людей внутри, при то, что дихотомия внутри-снаружи, например, в твоем случае, не факт, что работает. Полина, с кем ты работаешь и почему?

Полина: Что ты в это вкладываешь?

Евгений: У меня ответ на этот вопрос очевиден. Концентрические круги. У меня есть команда, с которой я работаю над большинством своих исследований ― это два человека. Недавно мы попытались сделать так, чтобы это было не два, а три человека. И чтобы нас стало четыре, включая меня. Не вышло. Этой тройкой мы работаем последние лет пять, всякий внешний человек, который пытается к нам прибиться, оказывается чуть более внешним, чем нужно, как бы мы над этим ни работали.

Чуть более внешний круг ― это блишайшие коллеги по РАНХиГСу, их тоже два-три человека. И дальше есть какое-то количество значимых коллег, с которыми мы на тех или иных основаниях работаем и общаемся. В последнее время ты, Полина, становишься для меня таким значимым коллегой. Кто это еще? Это бывшие учителя, которые стали коллегами, это зарубежные партнеры, с которыми мы встречаемся на конференциях и обмениваемся разным ― от конкретных результатов до представлений о том, как все устроено. Это студенты, на которых многие идеи, над которыми мы работаем, обкатываются. Когда ты делаешь исследование ― это высококонтекстуальная работа. В же тот момент, когда ты общаешься со студентами, ты сталкиваешься с тем, что нужно контекст разжевывать. И в этот момент очень многие вещи понимаешь сам для себя. Еще один круг ― это пресловутые мертвые люди, которые написали те книги, которые ты читаешь.

Полина: А мосты? Где тут мосты в этой истории у тебя?

Евгений: Хороший вопрос. Я действительно пока мало что сказал на эту тему. Исследования миграции ― это исследования в том числе для принимающего общества в целом, и за счет вне-стереотипной информации представления меняются. Но есть пара модальностей, когда либо те, кого ты исследуешь, становятся частью твоей исследовательской сети, либо ты встраиваешься в неисследовательские сети. Все это позволяет и заставляет использовать антропологию как исследовательский метод. Самые в этом смысле антропологичные исследования у меня были в Дагестане. Там, например, было так, что мои информанты становились экспертами и коллегами. Мне было важно “проворачивать” через представления некоторых из них свои выводы. Было там и другое. Я тогда занимался конфликтами, в том числе такими бытовыми, из-за земельных участков. Если послушать конфликтующих по отдельности, выяснится, что каждый мало того, что прав, но еще и самый благородный. А договориться они не могут. Я решил промедиировать один конфликт, и это оказалось очень полезно и для исследования, и, возможно, для участников конфликта.

Полина: Мосты работают ― и это круто. Метафору исследователя как посредника мы немного обсуждали, и она живет. Предлагаю соотнести это с тем, что в чате спрашивают про успешность.

Anna Smoliarova: Интересно, что для вас «успешный успех» в исследованиях? Что является достижениями, к которым надо стремится, или которые уже позволяют считать, что вклад внесен, есть результат у деятельности?

Подспудно был у нас вопрос: работает это или нет.

Я тоже хотела начать с мертвых людей, конечно. Когда я писала диссертацию, я читала интернет-исследователей, а потом оказалось, что многие мои коллеги по интернет-исследованиям занимаются тем же, чем и я ― читают книжки не по теме. Фуко, например, многие очень любят.

Это меня очень вдохновило, я подумала, что они классные ребята, тоже любят читать разные книги, а потом наводить мосты между умершими (и живыми тоже) людьми. Захватывающе! ― подумала я. Тогда я еще не знала, насколько это захватит меня. Тогда мне это казалось просто интересной идеей. Для меня внутренне интересно, что новые отношения между старыми концептами и теориями, историями и сюжетами возникают не только на ниве истории интеллектуальной и философии. Хотя люди, которые этим занимаются ― ближе к жерлу производства знания. Но какие-то вопросы приходят с маргиналии, с периферии, на которой, например, я существую. Если думать про то, как какие-то странные чужие тексты живут в моей голове, а потом в работах, которые я делаю ― какие они ставят вопросы и проблемы? Я не могу исключить это, не могу не начать с них. В той же степени, там есть другие тексты, современные в том числе.

Если возвращаться к вопросу устройства командной жизни, то тут два основных сюжета, связанных с двумя моими ипостасями. Один сюжет ― про клуб. Там я просто безумно счастливый человек. Мы с коллегами пишем книжку. Нас 6-7 человек. В клубе мы больше всего работаем с Леней Юлдашевым, Аней Щетвиной и Димой Муравьевым. И это огромное счастье, мы часто читаем тексты друг друга, смотрим, критикуем. На четверых (а иногда к этому подключаются другие участницы и участники клуба ― кто-то задерживается, кто-то уходит ― это нормально для клуба) мы относимся к чужому тексту и исследованию как к своему. Поскольку мы не связаны никакими базовыми институциями, единственный твой конечный ответчик ― это то, как ты представляешь, каким исследование должно быть. Тогда это большая ответственность, которую я ни в какой другой коллективности никогда не видела. Периодически мы делаем большую коллективность человек на 20-30 (школу, например), но это уже сложнее. Но тоже было круто и отчасти получалось. Дальше, есть другие участники и участницы клуба, которые приходят на отдельные встречи клуба. Я стараюсь не создавать границы своих и чужих, иногда это странно и неформально в итоге выходит, но как-то работает. Не могу говорить за всех, конечно, не мне судить.

Есть другая ипостась, это история про меня как преподавателя и knowledge-активиста, иногда заигрывающего с художественными приемами. В последний год я еще с несколькими образовательными институциями сотрудничаю ― это большая радость. Тут для меня супер-важно то, что мы делаем со студентами. Мне никогда не нравилась идея университета как игровой площадки, хотя это тоже дает свободу, но при этом мне кажется, что когда люди тратят часть своей жизни на что-то, на какую-то работу, то было бы здорово, чтобы это было всерьез. Поэтому мне нравится со студентами работать сразу всерьез. В Шанинке меня этому научили. И это одна из самых важных вещей про социализацию: студенты ― это мои коллеги, и я их по-другому не могу воспринимать.

Иногда мы с моими бывшими студентами и даже в процессе начинаем дружить и видеть друг в друге еще и людей, которые могут быть коллегами институционально (пишем вместе), иногда это коллеги, с которыми мы вместе занимаемся познавательным процессом, постоянно экспериментируем.

Когда я в публичном поле, я сразу открещиваюсь от слова “эксперт”. Спрашиваю у журналистов: “Иногда я буду задавать вам вопросы, а не только вы мне, потому что у вас же в голове этот вопрос возник, поэтому давайте разберемся”. Некоторым людям это не очень нравится, они не в восторге от такого эксперта по интернету. И где-то я подстраиваюсь, где-то они. Вместе мы что-то производим. То, что мы производим, влияет на тексты, которые создают другие люди ― те, с кем я взаимодействую, и те, кто следуют за нами. Это похоже на твой третий круг, и туда включаются разные люди, порой совершенно не связаны с интернетом и подходами к нему.

Интернет ― штука, которая вскрывает и связывает проблемы. Ты вдруг видишь, что инстанции самоописания и смерть ― это очень близкие вещи. Ты и так бы это увидел, если бы начал копать. Но это такая странная вещь, которую большинство людей в жизни никогда делать не будет. Когда занимаешься интернетом, такие вещи всплывают сами собой, и ты уже идешь к живым и мертвым людям, которые писали на эту тему книжки, потом возвращаешься обратно и обсуждаешь это с людьми: с друзьями, с непосредственными коллегами и опосредованными. Или просто с людьми, которым это может показаться важным. Так же и авторы прошлого тебе кажутся важными. Иногда идешь вообще в другой метод ― в художественный. Когда ты работаешь конкретно над словами, т.е. с тем, с чем литераторы больше работают.

И последнее. Я слушаю все это и думаю, что мы чем-то похожи на свои объекты исследования, это и есть research. Конечно, интернет ― это инфраструктура инфраструктур, это технология, которая живет с другими технологиями, она очень несамостоятельная. Для меня это тоже важно: то знание, которое я произвожу, не живет само по себе в чистом поле. Это совсем не твердая история. Ее жизнь ― в сращивании с другими, в соотнесении с тем, что важно другим людям. Интернет всегда существует в контексте, нет интернета самого по себе, есть качественность сделанной инфраструктуры. Здесь и знание, которое я/мы производим ― оно тоже обладает цепким сетевым свойством, надеюсь.

Евгений: Мы прорекламировали рутины, но мне кажется, что та часть, которая в большей степени касается рутин, была в меньшей степени затронута. Нам придется об этом и спрашивать, и думать. И когда мы оказываемся на публичном мероприятии, мы начинаем говорить об абстракции. Ты говоришь про клуб. Это явно не проектная группа, и в связи с этим возникает вопрос: в рамках какой финансируемости и в рамках каких внешних финансовых прагматик он существует? В этом смысле у меня все просто, я ― академический ученый, который существует на государственные деньги, которые выдаются через гранты и государственные задания, и так, в разных пропорциях, живет существенная часть социальной науки как минимум в РАНХиГС и Вышке. У тебя с этим явно какая-то более сложная история, и если бы ты могла рассказать, то всем было бы интересно.

Полина: Ну вот мы и дошли до денег. У клуба нет никакого твердого финансирования и никогда не было. Мы делаем довольно много бесплатной работы, и это очень сейчас немодно, странная штука. Делая ее бесплатно, многие из нас зарабатывают социальный капитал. Это работает ограниченное время, поэтому мы делаем бесплатную работу с годами все меньше. В 2017-2018 годах мы зафигачили две школы, и много чего еще было, но денег практически не было никаких.

Сейчас расскажу, как устроена казна клуба, и вы поймете почему. Сразу скажу про себя: я работаю в Вышке и сотрудничаю сразу с несколькими университетами. Это дает мне средства к существованию ― и получается нормально.

Мы думали институционализироваться: пойти и представиться лабораторией. К этому были всегда институциональные препятствия, потому что участники и участницы клуба в основном не обладают никакими академическими регалиями. Парадоксальным образом, наибольшим количеством обладаю я, хотя не вижу себя в академической карьере. При мысли о том, что я могу открывать лаборатории в универе, меня охватывает паника. Может, в какой-то момент я изменюсь, но не сейчас.

Потом, у нас есть люди, которые пишут успешные статьи в зарубежные журналы. Но это студенты бакалавриата. Так вышло. Или люди, которые по другим причинам не обладают академическими степенями. Каждый раз смешно. Была пара лет, когда мы показывали результаты, сравнимые с нормальной научной лабораторией: публикации и т.п., а при этом это люди, которых бы никуда не взяли. Это подточило мою веру в большие институции.

Откуда мы берем деньги? Периодически мы сотрудничаем с кем-то как дельные исследователи, которые сколачивают команду. Вот мы делали небольшое исследование для Юнеско про приложение. Получаем за это деньги ― 10% откладываем в казну клуба. У нас есть казна, она копится, из этой казны мы оплачиваем вещи, которые не приносят социального капитала и являются довольно тяжелым трудом: расшифровки, редактура, переводы.

На организацию конференции мы тоже собираем деньги. Пару раз нам помогали фонды. Фонд Бёлля, например. Вот такие истории. Они вообще не про заработок, главное только в минус не уходить. По каким-то проектам коллеги и я получаем предложение сделать исследование за деньги, потом это воспроизводится.

Евгений: В этом смысле всегда должен быть какой-то фонд, который будет закрывать те расходы, которые неизбежно возникают. Их сложно формализовать, если речь идет о бюджетном финансировании: записать в строки и получить в нужный момент. И в этом нет ничего страшного, наоборот ― абсолютно понятный процесс.

Полина: Боюсь, я просто не поняла вовремя, как институционально это сделать.

Евгений: Примерно никак. У нас очень похожа история на ту, что происходит у тебя. Давай последний твой вопрос мне.

Полина: А ты про деньги расскажешь? Очень интересно про твои деньги. Хотя у меня есть еще один вопрос тебе после этого.

Евгений: А, ну очень просто. Есть государственное задание, когда государство заказывает производство некоторого исследования. Более того, это исследование вписывается в годовой цикл, что естественным образом накладывает ограничения. За год, а на самом деле за полгода ты должен произвести некоторое знание. Дальше под это ты получаешь финансирование, которое затем распределяется между сотрудниками подразделения, которые реализуют этот проект. Это первое. А второе ― это грант. Мы получили большой грант в 2018 году. Грант был посвящен складыванию миграционных анклавов в России. Горячая тема, фундированная в зарубежной науке, и в значительной степени это вызов для науки российской, потому что хороших переписных данных у нас нет, и складываются ли в России такие анклавы на тот момент не было известно. Грантовые деньги сопоставимы с деньгами госзадания. Эти деньги в виде зарплат распределяются между людьми, которые реализуют проект. И дальше из этих денег мы выделяем некоторую часть, которая идет либо на полевые исследования и неожиданные задачи, которые возникают по ходу поля ― например, слетать куда-то срочно, добрать интервью именно в этом районе именно этого города, либо, если мы не получим следующего финансирования, на жизнь, что называется, после гранта.

Полина: У меня есть подозрение, которое обращено к чату и участникам трансляции. Я надеялась, что у нас с тобой столько всего разного будет: ты расскажешь, как это у настоящих академических людей, а я буду скакать вокруг и говорить, что не только у академических, не только у социологов. . Но как-то не очень, похоже, получается. Может, это следствие нашего разговора. Вопрос у меня к тебе: мы говорим сейчас про рутинные штуки “мы живем”. Ты меня с самого начала спросил, какое знание я произвожу?

А теперь я спрошу. Где момент, когда ты понимаешь, что произвел знание? Все, что мы описали ― это оно и есть? Понятно, что у меня есть странненький ответ, а у тебя, может, другой. И связано ли это с мостами? Являются ли мосты продуктом или способом? Как прерывается рутина и производится знание, с твоей точки зрения?

Евгений: Ответ на этот вопрос также очень сильно завязан на нашей модальности, так скажем, производства знания в рамках существующих структур. Итак, нам с коллегами необходимо ежегодно производить, допустим, 5 статей. К конкретному отчетному сроку. Но есть проблема. Ты никогда окончательно не уверен в тех результатах, которые получил. Ты всегда знаешь, что что-то было не доделано, не досчитано. В иной ситуации было бы логично подождать с публикацией и дождаться момента, когда ты досчитаешь, потратив на это еще месяц, но отчетность живет своей жизнью. Как и отчитаться, и не погрешить против истины и себя? За эти годы я выработал своего рода отчетно-статейную мышцу: сначала ты описываешь результат работы, затем у тебя есть секция, которая по-английски называется discussion. И там ты детально описываешь ограничения исследования, а также указываешь, как собираешься его продолжить. Там как раз и описываются все эти недосчитанности-недоделанности, вполне честно и эксплицитно, без заметания под ковер.

Важно, что после каждой публикации ты ставишь не точку, а запятую или точку с запятой. Остановился, выдохнул, вдохнул, и начал думать, куда двигаться с этим исследованием дальше.

Обычно есть бесконечное количество вариантов для улучшений и направлений для дальнейшего исследования, и надо что-то выбирать. В общем, такая мышца у нас выработана, а какие-то мышцы наоборот отсутствуют. Недавно мы с коллегами решили написать книгу по результатам двухлетней работы над проектом, посвященным мигрантам второго поколения, и выяснили, что книга в нашу работу вписывается плохо. Мы написали какие-то главы, потом начали заниматься другими вещами, потом вернулись к этим главам, и поняли, что для того, чтобы эти главы нам понравились всерьез, надо запланировать еще полгода работы. И дальше были вынуждены отменить написание книги. А как и что вы пишете? Ведь есть еще другие текстовые форматы, в которых ты работаешь.

Полина: Вот мы вернулись к тексту, как обещали с самого начала. В процессе моей социализации я поняла важное. Может, это лучшее, что я поняла. Научная статья ― это вообще не результат. Это к слову про шпильку: когда я читала научные статьи, мне часто казалось: неужели ради этого все затевается? Да ладно? И сейчас я понимаю, почему. Мои сомнения были правильны в том интеллектуальном мире, в котором я живу. Есть другие. Я знаю, что есть совсем другие истории, где статья работает иначе. В той ситуации, где я живу, хорошая статья ― это отточенное “я чего-то не знал → мы (я и другие, кто этим интересуется) чего-то не знали → мы дошли до начального знания некоторого → вот как мы шли и к чему пришли”. Это замечательно! Интеллектуальное приключение, которое всегда интересно читать. Это рутинная вещь, которая нужна для того, чтобы другие люди, которые этим интересуются, могли а) узнать что-то б) пройти с тобой этот путь. Все остальное вокруг научных статей, на мой взгляд, является плюс-минус довольно гнусной бюрократией. Все это бесконечное “а что ты написал?”. Я помню, как познакомилась с женщиной-исследовательницей, она меня спросила: “Что интересного вы опубликовали в последнее время?”, ― я подумала, что это совершенно неважно, это не имеет никакого значения. Это имеет отношение к моей коммуникации: “А что ты в чате написал друзьям в последний раз?” ― давайте я буду рассказывать это сейчас, но кому это интересно? Статья для меня ― это процесс коммуникации. Ты написал статью, тебе ответили (или нет). Когда до меня это дошло, а дошло это не очень рано, но, к счастью, в какой-то момент сошлось в голове ― я выдохнула. Нужно спокойно жить дальше и не принимать со статьей каких-то экзерсисов. Хорошо писать хорошо. Но ни в коем случае не нужно это считать результатом. Я в результат вообще не очень верю. Я пишу ревью иногда, в журналах что-то редактирую. Мне иногда про интернет присылают и просят написать ревью. Я люблю это дело и пишу большие строгие ревью всегда. И думаю, а вдруг это и есть классный результат? А вдруг все было затеяно для того, чтобы я однажды написала ревью человеку, и он классно переписал статью. Для меня академия ― про это. Про непредсказуемость, про хаос. Ты никогда до конца не уверен, что именно здесь станет потом частью производства большого знания. Это что касается коллективных историй: студентов, преподавания, производства знания как коллективного процесса, новых способов отношения с мирами, с которыми мы работаем ― здесь результатом является новый способ построения отношений. Это не прибавочное знание само по себе, это не модернистская история. Это про мосты, про эксперименты, про неожиданности, которые имеют отложенный эффект и про впечатленного тебя: “Сегодня я многое понял”. Ощущение наполненного дня, когда ты понимаешь, что с тобой что-то произошло: ты изменился, люди изменились ― для меня это тоже классный результат. Но вероятно, я иначе буду думать об этом.

Я пишу книжку сейчас и мне нравится, потому что получается делать что-то большее. Здесь появляется история про результат, который больше, чем совокупность рутин. Это волшебство книжки ― общение с людьми, которые написали книжки.

Евгений: У нас есть в чате вопрос: как писать статьи по-английски, чтобы их опубликовали?

Полина: Ты в Q1 публикуешься, ты и рассказывай, а я потом подпою.

Евгений: У меня довольно сложная и продолжительная история попыток, которая потом закончилась хорошим журналом Q1 про миграцию. Тут постановка вопроса страдает, как мне кажется: “Как опубликоваться?” Более важный вопрос ― зачем это делать. И это как раз и ключ к ответу. Зачем ― в широком смысле, а не в смысле, что это оплачивается, например, во ВШЭ в рамках программы 5-100. У меня есть ответ на этот вопрос. Мне кажется, что международная наука, которая делается на английском языке, во-первых, методологически более выверенная, а во-вторых, своей верхушкой айсберга она умеет и ставить классные вопросы, и отвечать на них, и двигаться вперед на парадигмальном уровне. Скажем, есть один из моих любимых исследователей ― Роджерс Брубейкер. Он публикуется в хороших журналах, закидывает идеи, которые затем возвращаются в виде эмпирических статей из разных уголков света. И вот мне хочется играть в эту игру. Это, впрочем, я очень модернистски описал. Потому что местами получается, что ты приходишь играть во двор в песочницу, а тебя там не очень ждут. Лицом не вышел и лопатка у тебя не такая крутая, как у тех детей, которые там играют. Так как же сделать так, чтобы тебя приняли в игру? Значительная часть работы, осуществленной нашей командой для того, чтобы публиковаться в зарубежных журналах, состояла в освоении языка, но не в смысле концептуального, а в смысле разного рода междометий ― оханий, аханий ― которые позволяют людям чуть ли не биологически осознавать друг друга как своих. Для кого-то эти оханья и аханья ― родной язык, для нас ― нет. Но если мы хотим играть в эти игры, мы вынуждены как Элиза Дулитл подкручивать свой язык, учиться правильным междометиям. И с годами делаем это все лучше. Это, впрочем, поднимает другой вопрос, связанный с тем, что там мы говорим на одном языке, а в России говорим на другом языке.

Полина: Я думаю про две темы, которые чуть-чуть подвисали. И про свою, и про общую, которая меня беспокоит. И думаю через призму того, о чем разговор идет.

Первое ― тебе важен предмет и люди, которые им занимаются. Писать в журналы, которые читаешь, чьи номера ждешь ― для меня важно. Я пыталась по-другому, у меня не получается. Я не понимаю, мне нужно долго въезжать в контекст, я до конца не чувствую тему, у меня ощущение гнетущей неуверенности. В случае с текстами, которые у меня готовились и выходили, я понимала, с кем я говорю, зачем и как, что с может произойти с этими людьми после того, как они прочитают этот текст. Понятная прагматика.

Второе ― есть недовольство. Понятно, что должно быть что-то не ради недовольства, а для того, чтобы увидеть забор, с которым мост сращивать. Это тоже история про то, чтобы сказать, что здесь не так все. И я сразу предлагаю какой-то ход.

Кроме того, есть темы, по которым ты понимаешь, что тебе это важно. Условно, я всегда проматываю 20 лет вперед: я буду жалеть, что не написала сюда или нет? Или я лучше пойду книжку почитаю, погуляю? Если я думаю, что не буду жалеть ― не пишу. Я преподаванием зарабатываю, мне в этом смысле везет. Есть люди, для которых это более тревожная штука, поэтому я здесь не готова экстраполировать свой опыт.

Еще меня беспокоит, что это все эгоистичные истории, которые мы обсуждаем: “вот я такой человек, что…”, “у меня так сложилось, что…”, ― я себя критикую. Может, это я такой тон задала. Но мы пошли по этому пути, и меня это смущает.

Ты здорово начал с социальной пользы.

Ведь есть еще “общее дело” (простите за многозначно трактуемую фразу), — по отношению к которому нужно быть честным и верным. И мы сами в исследованиях должны производить эту инстанцию.

Какие-то старомодные слова, но тут их ничем не заменить. Они не противоречат подходу “я такой человек, что …” ― я хочу быть хорошим, а это значит, что я хочу быть в отношениях со своим объектом, предметом, коллегами ― таким-то. Но это же не институция до конца. А что это? Каким образом производится это коллективное, общее, важное? Я говорю и чувствую, что для меня прямо важно, чтобы оно производилось. Может, все мои телеги про свободное знание, клуб и остальное ― про это, но другими словами? А может, я сейчас придумываю и пытаюсь себя хорошей выставить.. Женя, у тебя как? Ты счастлив, что у тебя вокруг все так вертится? Тебе нормально с этим живется? Или не очень?

Евгений: Лично я с теми проблемами, о которых ты говоришь, в целом не сталкиваюсь. Конечно, я задаю себе такие вопросы, но в целом для экзистенции они не являются центральными. Впрочем, здесь наметилось важное различие между нами. Структурализм версус постструктурализм.

Полина: Мне эта мысль пришла в голову в ходе разговора, и может, для нее тоже нужен другой формат.

Aleksandra Filatova: про тип знаний, просто добавить к дискуссии. на пост советском пространстве думаю есть проблема с тем что есть научное знание само в себе и для своих. а аналитическое знание, think tanks, по идее производят и транслируют в тех самых банях

Евгений: Если коротко, то я чувствую разрыв между разными прагматиками, но, в конечном счете, я этот разрыв вполне компенсирую и, что называется, обживаю.

Полина: Не совсем знаю, как это устроено. Надо будет поговорить и понять, как это работает.

Ну что же, закрутили виньетку, переработали то, что начали, в новое направление, неожиданно сошлись в чем-то, хотя нам, видимо, нужно будет укоренять различия и структурализм-постструктурализм. На этом заканчиваем. Спасибо всем!

Фотографии в материале предоставлены спикерами.

Расшифровка: Наташа Винокурова
Редактура: Лиза Канатова

Я буду поступать так, как захочу.

Если я хочу общаться с тобой — я буду общаться! Если бы я не хотел, то не стал бы разговаривать с тобой сейчас. Меня интересует только та Куронума, что я вижу перед собой.

«Если ты сдохнешь, нам все равно». Как в Беларуси издеваются над задержанными

Елизавета Фохт, Анна Пушкарская, Оксана Чиж
Би-би-си

14 августа 2020

18+. Внимание: текст содержит описания сцен насилия

Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер

Подпись к видео,

“Мне положили в штаны гранату». Что делают с задержанными в Беларуси

В Беларуси после акций протеста, которые начались после президентских выборов, задержаниям, арестам и издевательствам подверглись тысячи людей. Многих избивали, унижали и морили голодом. Би-би-си поговорила с несколькими людьми, которые подверглись жестокому обращению в белорусских автозаках, тюрьмах и отделах милиции.

Алина Береснева, 20 лет

С 9 на 10 августа мы с друзьями возвращались из центра Минска и попали под раздачу ОМОНа. В акции протеста мы не участвовали, но меня все равно повалили на землю — на руке еще остались царапины — и нас упаковали в автобус.

Нас привезли на улицу Окрестина (в центр изоляции правонарушителей ГУВД Мингорисполкома — Би-би-си). На входе стоял мужчина, он приговаривал: «Суки, быстрее пошли!». Я спрашиваю: «За что вы так с нами разговариваете?» Он взял меня за шею и пнул в стену, сказав: «Суки, осматривайте пол, будете знать, где ходить, где гулять».

Нас, 13 девочек, посадили в камеру на четверых. Мы спрашивали сотрудника, можно ли нам сделать звонок, можно ли позвать адвоката, на что он нам отвечал: «Вы что, насмотрелись американских фильмов? Это вам не Америка, вам ничего не положено».

Автор фото, Getty Images

Подпись к фото,

Разгонами мирных акций занимались спецподразделения, натренированные на борьбу с террористами

Прошла ночь, примерно в 12 часов дня нас начали пересчитывать, спрашивали имя и фамилию. Мы понимаем, что не ели уже больше суток — у всех скрутило животы, все были голодные, мы начали просить еду. Мы были готовы заплатить. На что нам ответили: «Нет, суки, будете знать, за кого голосовать». Мы были в жутком шоке, что нам так отвечают. Это было ужасно.

Потом настал вечер, и мы начали замечать — а у нас была щель между кормушкой и дверью — что людей выводят и заставляют подписывать что-то, хотя они кричали и возмущались. Подошла наша очередь подписывать эти протоколы. Мы с девочками договаривались отказываться от того, что нам приписывают.

Я попыталась ознакомиться с протоколом, начала его читать, Говорю: «Дайте мне, пожалуйста, ознакомиться, под чем я подписываюсь». Мне в ответ: «Я тебе, сейчас, сука, расскажу, давай быстро подписывай, а то я тебя ****** [изнасилую] и еще на 20 суток засажу». У меня был шок, у меня текли слезы, их следы остались на том протоколе. Я подписала: «согласна», поставила свою подпись, даже не знала, за что я подписываюсь.

Нам обещали, что отпустят сегодня же. Мы думали, что забудем про всё, как про страшный сон, но не тут-то было. Нас завели обратно в камеры, потом переместили в другую, где уже было 20 девушек — всего нас стало 33. Это было полное издевательство.

Когда не было еды — это самый страшный момент. Я сама по себе сильный человек. Но меня в тот момент сломали. Я просто сидела, у меня настолько скручивался живот, что я не знала, что мне делать. Ты сидишь и понимаешь, как твой организм пытается справиться с этим, но не получается. И ты сидишь просто как маленький ребенок. Ты озлоблен, но у тебя нет сил, и тебе никто не поможет.

Автор фото, Natalia Fedosenko/TASS

Подпись к фото,

Родственники задержанных во время акций протеста у одного из изоляторов в Минске

Я не знала, что мне делать, просто сидела, свернувшись в кулек, у меня пошел холодный пот, и мне позвали врача. Я еле встала и через эту кормушку говорю: «Понимаете, я не могу стоять, мне плохо, у меня кружится голова». Она говорит: «Будешь знать, где ходить в следующий раз». Мне в итоге дали таблетку валидола — на голодный желудок. Я ее пить, конечно, не стала, чтобы не сделать себе еще хуже.

Прошла еще одна ночь. Мы решили, что если нам не принесут еду, то мы уже начнем кричать и звать на помощь. К 11 августа к нам приехали еще автозаки. Мы через окно видели, как над парнями издеваются. Они стояли почти полуголые на коленях попой кверху, руки у них были за головами. Если кто-то шевелился, то они били их палками.

У одной из наших девочек начались месячные. Она попросила: «Дайте, пожалуйста, туалетную бумагу». Ей сказали: «Майкой своей подтирайся». В итоге она просто снимала нижнее белье, стирала его и ходила, пока оно снова не пачкалось. Потом, когда была пересменка, пришла женщина, которая в итоге принесла нам бумагу. Мы ее просто боготворили.

Окна выходили на улицу. Мы видели людей, которые кричали: «Отпустите наших детей!». В соседней камере был мужчина, который сильно кричал, у него были проблемы с ногой. Ему три дня не могли вызвать «скорую», он не выдержал и начал кричать в окно, чтобы люди его услышали. Так сотрудник милиции открыл дверь — это было хорошо слышно, — начал его бить и говорить: «Сука, разминай свою жопу, сейчас я тебе кровь обратно в очко запихну».

Если бы была возможность как-то наказать тех людей, я бы с удовольствием это сделала. Все это разделило жизнь на до и после. Я раньше хотела поступать в МВД, быть сотрудником милиции, защищать народ, права человека, но после того как я побыла там, я больше не хочу этого. Теперь я просто хочу уехать из этой страны, забрать всех родных и близких, чтобы здесь не оставаться.

Сергей (имя изменено по просьбе героя), 25 лет

Меня задержали на третий день акций, 11 августа, около торгового центра. Работал не просто ОМОН, это был спецотряд «Алмаз» — элита, которая борется с террористами.

Когда мы увидели, как к нам идет колонна спецтехники, мы поняли, что можно только прятаться. Я сидел в укромном месте, какое-то время найти меня не могли. Так вышло, что я видел, как на площадке перед ТЦ на коленях стоят люди, которых избивают. Один из них упал, к нему наклонился омоновец, он поднял глаза, и мы встретились взглядом. В тот момент я подумал, что мне ***** [конец].

Меня тоже вывели на площадку. Тех, кто что-то говорил, били. Меня положили, немножко побили. У меня был с собой рюкзак с респираторами, масками. Один из офицеров посмотрел на него и сказал: «О, это какой-то организатор». Начали искать владельца.

Я решил не признаваться — понимал, что будет применяться дополнительное насилие. После нескольких минут избиения меня опять спросили, мой ли рюкзак. Я сказал, что не мой. Меня вывели за угол торгового центра три человека из спецназа. Руки у меня были связаны. Достали боевую гранату — я знаю, чем они внешне отличаются от светошумовых — и сказали, что сейчас достанут чеку, положат мне в трусы, я подорвусь, а они потом скажут, что я подорвался на самодельном взрывном устройстве. Что никто ничего не докажет и им ничего не будет.

Я продолжал говорить, что рюкзак не мой. Они положили мне в штаны гранату, отбежали. Потом вернулись и сказали, что я ****** [обнаглел], снова начали бить. Били в пах, били по лицу. Рюкзак велели нести в зубах. Пока мы шли в автозак, они продолжали меня бить руками по лицу. Если ронял рюкзак — били. У меня сейчас в итоге сколы на зубах.

Меня завели в автозак, там было человек 20. Нас кидали одного на одного. Сверху стоял омоновец, который ходил по людям. Ноги ставили на шею, начинали душить. У людей отекали руки из-за стяжек — кто жаловался, того били по рукам. В нашей машине был астматик, он начал задыхаться. Омоновец подошел к нему, положил ногу на горло, начал душить и сказал: «Если ты сдохнешь, нам всё равно».

Когда нас вывели на улицу, на земле была разлита краска. Мне обмазали ей лицо, пометили таким образом. Потом меня пересадили в другую машину. Там были четыре сотрудника с дубинками. Тебя кладут на пол, и они бьют тебя по ногам, приговаривая: «Это чтобы не бегал! Добегался!» Там я был один, возможно, туда водили и других. Девушек при мне не били.

Автор фото, Valery Sharifulin/TASS

Подпись к фото,

Омоновцы на акции протеста 11 августа

Потом меня вернули в общий автозак. Там были две девушки лет 18. Их провинность была в том, что они поднимали голову и обращали внимание на то, что кому-то в салоне стало плохо. После нескольких таких обращений к одной из них подошел омоновец, начал на нее кричать, схватил за волосы. Он каким-то образом отбрил у нее часть волос и сказал: «Вы — шлюхи, мы вас вывезем в СИЗО, закинем в камеру к мужикам, вас там ****** [изнасилуют], а потом в лес увезем».

Был парень, который не хотел разблокировать телефон. Его раздели догола и сказали, что если он не скажет пароль, его изнасилуют палками. Тогда он согласился, его кинули лежать к остальным.

Нас привезли на какой-то переправочный пункт. Мы вышли из автозака. Там был коридор из 40 человек до другого автобуса. Когда идешь по нему, тебя бьют. Падаешь — бьют, пока не встанешь — по ноге, головам. Когда я дошел до автобуса, я упал от удара. На меня опять обратили внимание спецназовцы, потому что у меня была майка солидарности с российскими политзаключенными. Меня дополнительно побили, а потом взяли за руки и за ноги и кинули в автобус, как мешок.

На меня орали, говорили ползти в определенную точку. Я полз медленно, меня снова били. Когда я дополз, я уже просто не мог двигаться. Ко мне подошел другой сотрудник, поставил ногу на спину и начал бить по голове дубинкой — но уже не простой резиновой, а с металлическим стержнем. Я это понял, потому что после первого удара меня выключило. Я перестал что-то чувствовать.

Он бил какое-то время. Потом сверху меня навалились люди. Мне было тяжело дышать. Тех, кто был сверху, продолжали избивать. Был странный выбор, непонятно, где хуже — наверху, где ты с воздухом, но бьют, или внизу, где ты задыхаешься, но тебя не бьют.

Потом нас высадили, был еще один «коридор», где били, нас пересадили в автозак в камеру «стакан». Он был рассчитан на три человека, туда затолкали восемь. Я был прижат к стене и увидел кровь — только тогда я понял, что у меня разбита голова. В какой-то момент я потерял сознание, это повторилось несколько раз.

Когда нас довели до учреждения, из-за травм и духоты я просто не мог стоять. Я вывалился из камеры. Они сказали: «Кажется, этот уже готов». Меня выкинули из автозака и бросили. Ко мне сразу подошли медики, они сказали, что у меня рассечена голова, все побито, точно есть сотрясение. Меня тошнило, изо рта шли слюни. После этого меня уже не трогали. Уже сами омоновцы стояли и рассуждали — умру я или нет.

Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер

Подпись к видео,

«Настя, мама тут». Истории от изолятора в Минске

«Скорых», чтобы всех вывезти, не хватало, я лежал час. В итоге за мной приехали. В «скорой» я просил отвезти меня домой, а не в больницу, потому что оттуда участников акций забирают. Но из-за разбитой головы и подозрения на перелом ноги меня все же увезли в больницу.

Врачи понимают, что людей пытают, они стараются вывезти, кого могут. Суммарно мне наложили 12 швов на три раны, сделали операции, снимки. Через несколько часов меня из больницы забрали друзья. Из-за того, что у меня не было ни паспорта, ни телефона, мою личность так и не установили.

Пока меня били, я большую часть времени ни о чем не думал. Мне было страшно, я не ждал такого насилия. Я думал о том, чтобы сгруппироваться, чтобы сохранить здоровье. Но если честно, еще думал про эмиграцию. Что если ничего не изменится, мне будет страшно жить в стране, где тебя могут в любой момент убить, и никто не будет наказан. Страшно думать, что рядом с нами живут сотрудники этих структур, которые пытают людей и продолжают жить обычной жизнью.

Олег, 24 года (имя изменено по просьбе героя)

Я дальнобойщик, к политике никак не отношусь, не враг народа. Приехал неделю назад из рейса из Сибири. Посмотрел, что творится в интернете. Увидел, что дети выходят, бабушки. Я подумал — что я, молодой парень и буду дома отсиживаться? И пошел тоже.

Меня задержали [в ночь] с 10 на 11 августа, ближе к полуночи. Был хлопок недалеко от меня. Меня оглушило. Я увидел, что на земле лежит парень. Я хотел помочь подняться — а у него практически была оторвана нога. Ему светошумовая граната попала прямо в чашечку, колена уже не было.

Телефон куда-то завалился, я побежал искать «скорую». Мимо одна проезжала, я попросил медиков подъехать. Они попросили меня и еще нескольких парней остаться помочь. Метрах в двадцати стояли сотрудники ОМОНа — со щитами, оружием, автоматами.

Они нас не забирали, передавали другим нас не трогать. А потом подбежали со спины, положили быстренько, ударили по ногам. Завели руки за голову, избивали ногами. Врач пытался объяснить, кричал: «Что вы творите, мы тут не справимся, люди помогают!»

Нас сначала подняли, а потом через полторы минуты опять подбежали, избили дубинками. По пути в автозак били, в автозаке тоже били, кричали: «Ах вы твари конченые». Были ногами, руками, прилетало по всему телу. С нами сидел мужчина лет пятидесяти, инвалид второй группы. Он попросил таблетку, сказал, что ему плохо. Его постоянно избивали.

Когда большая камера в автозаке заполнилась, нас начали сортировать по маленьким — по шесть человек. Нечем было дышать, была только маленькая форточка. Мы полтора часа сидели в этой дымовухе. После этого нас отвезли на Окрестина. Когда мы выбегали, выстроился коридор из сотрудников милиции и ОМОНа. Мы бежали к забору — они нас избивали. Улыбались, говорили: «Хотели перемен? Будут вам перемены!»

Автор фото, Getty Images

Подпись к фото,

Сотрудники ОМОНа разгоняют акцию протеста в Минске 9 августа

Полтора часа мы стояли с опущенной головой на коленях перед бетонным забором. Там были камни, у меня до сих пор колени все синие. Если кто-то возмущался — избивали. Один человек кричал, что он офицер ФСБ. Его окружили, дали в солнечное сплетение, его человек пять месили дубинками. Репортера из России избивали, он кричал просто до ужаса. Били за любой вопрос.

Я пока стоял, не думал ни о чем. Было очень жалко людей, которых избивали. Мне периодически тоже прилетало. Потом нас завели в здание, пока мы бежали, чтобы сдать вещи, нас продолжали бить дубинками. После нас загнали в прогулочный дворик- там было человек сто тридцать, все стояли один на другом. Раз в два часа по десять человек водили в туалет и еще раз в час давали по две двухлитровых бутылки воды. Некоторые на них посмотреть не успевали, как они уже заканчивались.

Потом нас опять повели на улицу — по пути избивали, — поставили на колени и допрашивали. Затем всех отправили в камеру, пока мы туда бежали, нам продолжало прилетать. В камере — 120 человек, за сутки дали только воду и одну буханку хлеба на всех.

На следующее утро были суды, нас к тому моменту в камере осталось около 25 человек. Меня на суде согласились освободить, арест не назначили. Но после этого еще продержали до вечера. Мои личные вещи так и не нашли, пообещали отдать потом. Вывели на улицу, я видел толпу парней, лежащих лицом вниз. Их избивали, они кричали. А через забор стояли их родственники.

Сам милиционер, который с нами стоял, говорил, что это ужас, это страшно. Когда нас выводили через задний двор, нам сказали, что если мы подойдем к толпе, где были родственники и пресса, нас заберут, и мы будем синего цвета. Но когда мы вышли, люди к нам подбежали как к героям — предложили сигарет, дали позвонить родственникам. В итоге у меня полностью отбиты ноги, спина и лопатки.

Марыля, 31 год

12 августа мы с друзьями после 23 часов возвращались домой на машине по пустому проспекту — в Минске уже не было пробок, как в первые дни протестов, когда машины блокировали. И недалеко от Стелы, где народ собирался в день выборов, нас остановил гаишник и велел съехать к обочине. Кроме машины ГАИ там стояло несколько «бусиков» (микроавтобусов — Би-би-си). Подошли люди в черной защитной форме, в черных балаклавах — кажется у них были нашивки МВД, но точно я не разглядела. Их было много, только на нашу машину было человека три. Они не представились, сказали, чтобы мы вышли из машины.

Нам сказали разблокировать телефоны, потом сотрудники стали смотреть, какие у нас есть фото и видео. Меня отвели в сторону, а парней поставили руками на машину. Парни открыли телефоны, и в галерее у всех были видео с предыдущих ночей — как машины стоят в пробке и гудят и так далее. Мы знаем, что по закону не обязаны это показывать, но когда около тебя стоит куча черного народа с автоматами или каким-то другим оружием… Они начали материться, кричали: «Вы хотели перемен? Мы сейчас покажем вам перемены!». Начали обсуждать, что с нами делать, решили везти в РУВД.

Забрали ключи от нашей машины, завели в бус, лицо водителя мы тоже не видели. С нами сели двое с оружием, и кто-то ехал сзади в нашей машине. Тут вспомнили про меня, сказали набрать пароль от телефона. Я говорю: «У меня руки трясутся». Один из них даже сказал: «Отстань от нее, зачем тебе это нужно». Второй — самый агрессивный — все же забрал у меня телефон и тоже начал говорить: «Вот, там видео с протестов…».

Нас завели во внутренний двор РУВД — там уже лежали на асфальте парни c машины, которую привезли перед нами, и девушка стояла возле стены. Меня поставили недалеко от нее тоже лицом к стене, а парней — вдоль другой стены. И я услышала удары и поняла, что бьют моего мужа — потому что тот, кто бил, говорил: «Зачем тебе белый браслет?». Это был белый резиновый браслет у мужа на руке — символ того, что мы за Тихановскую и за мирные перемены. Я хотела посмотреть, но те, кто стояли за мной, сказали: «Не дергай головой».

Пришли переписывать данные. Ко мне подошел сотрудник, видимо РУВД, без маски и в гражданской одежде — его лицо рассмотреть я тоже не могла, потому что стояла лицом к стене. Он сказал мне ввести пароль на телефоне, но говорил: «Машенька», «Если что нужно, обращайтесь», — такой супердобрый полицейский.

Пока я разблокировала телефон, успела удалить из него «Телеграм» и что-то еще, потому что слышала, как они говорили, что будут смотреть наши подписки. Он сказал: «Я сейчас посмотрю, что вы удалили», но у него не получилось.

Автор фото, Valery Sharifulin/TASS

Подпись к фото,

Участница акции протеста в Минске 11 августа

Ребят с девушкой из другой машины увели куда-то и потом нас тоже начали вызывать по фамилии. Пока я шла, тот, кто похож на омоновца, стал кричать, чтобы я опустила голову. А сотрудник в гражданской одежде говорит: «Не лезь к ней, все нормально». И тут произошла такая история. Нам уже сказали забрать свои вещи, отдали телефоны — но одному из друзей все время звонила жена, а у него была установлена на рингтоне песня Цоя «Перемен!». Ему велели выключить звук, а кто-то сзади сказал: «Не увозите их, они еще не выучили свой урок».

Нас повели и поставили лицом к другой стене двора. Парней — с руками за головой, я держала руки просто за спиной. Мужа, за то что он хмыкнул, ударили по ногам, сказали расставить ноги шире. Мне сначала сказали, что я могу стоять как хочу, но потом подошел еще один омоновец и сказал, чтобы я тоже поставила ноги шире. Все время давали разные команды и сложно было понять, чего они хотят. Парню, у которого затекли ноги, один омоновец разрешил поприседать, а другой подошел, ударил его ногой по ногам и велел встать к стене опять.

Стояли у нас за спиной и издевались, говорили: «Сидели бы дома». У нашего друга онемела рука, ему запрещали шевелить ею, но стали говорить: «Чего ты шляешься по протестам, если такой хилый». Говорили в основном теми же фразами, которые я уже слышала от знакомых, которых задерживали: «Вы в нас кидаете коктейли Молотова», «это Запад все оплачивает».

В конце мы услышали, как привезли еще какого-то парня, и ритмичные звуки дубинок о тело — несколько людей его очень жестоко избивали. Он просил не бить, но они матерились и били. Это было очень страшно. Потом его увели, а нам сказали, что будем стоять до семи утра, конца их смены. Потом кто-то подошел и спросил: «Кто тут самый буйный? Только не девушка». Его коллеги стали смеяться и показали на нашего друга. И его заставили отжиматься, под счет, говорили, чтобы он застыл в самой неудобной позиции, и обещали, что если не отожмется нормально, будут бить — все с издевкой и матом. Потом сказали приседать.

Потом нам сказали, что отпустят без протокола: «Надеемся, вы больше нигде не будете участвовать». Мы вернулись домой примерно в 2 часа ночи. У парней большие синяки от резиновых палок. Но мы останавливаться не собираемся, потому что это была их главная цель — запугать, но они сами нас боятся и воспринимают больше как врагов.

Я пошел в магазин, мне нужно было купить одежду, потому что после предыдущих акций у меня предыдущая поизносилась. Взял пакет с вещами. Доехал до улицы Дворец спорта и на полпути я увидел, что всех молодых людей, которые выходят из автобуса, сразу с остановки пересаживают в автозаки. Я начал это описывать для редакции. В момент, когда я это делал, ко мне подъехал автобус, оттуда выбежали люди, схватили меня за руки.

У меня выхватили телефон. Решили, что раз я что-то пишу и у меня есть интернет, я координатор. Они увидели фотографии спецтехники, предыдущих акций. Погрузили в машину и отвезли к автозак, в котором я просто сидел два часа. Я пытался объяснить, что я журналист, это их не очаровало.

Жесть началась возле РУВД «Московский», куда нас привезли. Автозаки открывают, людям заламывают руки. Если голова выше, чем надо — сразу прилетает по затылку либо дубинкой, либо щитом. Тащат волоком. Я увидел, что парня, которого вели передо мной, просто ради шутки со всего размаха долбанули головой о дверной косяк. Он закричал, поднял голову, ему еще привело.

Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер

Подпись к видео,

«Журналистов не трогать». Что говорят в МВД Беларуси о нападениях на журналистов

Дальше то, что меня больше всего поразило — «людской ковер». Нас завели на этаж и первое что я вижу — люди, которые просто лежат на полу. По ним идут как омоновцы, так и ты. Мне пришлось наступить на мужчину, потому что когда я пытался его обойти, мне опять прилетело.

На полу кровь, испражнения. Тебя бросают на пол, голову поворачивать нельзя. Мне повезло, что у меня была маска. Рядом был парень, который попытался повернуться, ему со всего размаху берцами прилетело по голове, хотя он и до этого уже был сильно избит. Были люди с перебитыми руками, которые не могли ими шевелить.

Людей заставляли молиться. Завели парня, который молил: «Дяденьки, не бейте». Ему сказали, что его сейчас уроют, начнут зубы считать. Несколько ударов. Он уже захлебывается кровью, и омоновец ему говорит — «Читай «Отче наш!». И вот ты сидишь и слышишь, как парень разбитым ртом читает: «Отче наш, иже еси́ на небесех».

Самый страшный момент — это когда ты сидишь, а людей в коридорах, этажом ниже, избивают до такой степени, что они не могут говорить и воют. Ты поворачиваешь голову — на полу кровь, кричат люди, а на стене доска почета с улыбающимися милиционерами, которые это творят. Ты понимаешь, что попал в ад.

После пересменки выяснилось, что два человека из задержанных пропали. Они поняли, что уже путают людей, нас спустили в одиночные камеры — в каждую по 20-30 человек. Вентиляции не было, стоять можно было около стены. Через час от испарений все было мокрым. Тем, кто был в возрасте, становилось плохо, один парень потерял сознание.

Автор фото, Getty Images

Подпись к фото,

Сотрудники ОМОНа избивают задержанного на акции протеста в Минске 9 августа

Потом примерно через 16 часов после прибытия в РУВД нас стали очень жестко выводить и закидывать в автозак. Сидеть запрещалось, людей складывали штабелями в три слоя. Некоторые люди с травмами оказались внизу, им было нечем дышать. Они кричали от боли, к ним просто подходили, били их по голове дубинками, унижали. Это напоминало пытки гестапо, в обычной жизни невозможно представить, что это возможно.

Ходить в туалет было нельзя. Тем, кто просил, говорили ходить под себя. В итоге люди действительно ходили под себя, в том числе по большому. К тому моменту все уже перестали что-то просить — еще в РУВД поняли, что помощи не будет. Тех, кто жаловался, жесточайше избивали.

Когда автозак двинулся, людям разрешили расползтись. Но если кто пытался опираться на сиденья или поднимал голову — сразу прилетало. Потом омоновцам стало скучно и они сказали встать на колени и петь гимн Беларуси. Это снимали на телефон. Когда автозак ехал, окружающие машины сигналили. Но если бы водители знали, что творится внутри, они бы не сигналили — штурмом бы брали эти автозаки.

Я потерял самообладание через полтора часа. Я говорил: «Извините, я российский журналист, что я такого сделал?» Мне начало прилетать по почкам, шее, голове, ответа я не получил. Со мной был один парень, который говорил: «Пожалуйста, расстреляйте нас, зачем вы нас мучаете». А ему отвечали, что расстреливать никого не будут, потому что в тюрьме нас ждет еще больше боли и «петушить» нас будут по очереди.

Когда нас привезли в [изолятор] Жодино, нам сказали: «Прощайтесь с жизнью, тут вас будут убивать». Но к нашему удивлению, нас там приняли нормально. Сотрудники колонии проявляли жестокость только пока СОБРовцы не уехали. Люди были рады, что попали в тюрьму — больше всего они боялись, что их автозаками повезут обратно в Минск.

Там я оставался три-четыре часа. За мной пришел полковник, меня вывели, пошли искать мои вещи. Те, с кем я был, были рады, что меня отпускают и я смогу рассказать о том, что происходит. На выходе нас встретил представитель консульства. Меня выслали из Беларуси с запретом въезда на пять лет и увезли в Смоленск.

Если бы запрета не было, я бы вернулся работать в Беларусь. Там уникальные люди. Они воспринимают перемены со знаком плюс и объединены одной целью.

Наталья, 34 года

Мы шли по улице без приключений с подругами. Потом позади нас появилась толпа людей, убегавших от ОМОНа, затем и сам ОМОН. Несколько омоновцев пробежали мимо нас, а один, видимо, который устал бегать, прицепился к нам с подругой. Он говорил: «Че ты ржешь? Я вижу, тебе весело. А то, что милиционеру сегодня лицо порезали осколком бутылки, тебе тоже смешно, да?». А я не смеялась, я хотела, чтобы он с миром от нас ушел.

Но почему-то его это разозлило, он потащил меня в микроавтобус. В микроавтобусе уже были люди. Нас спрашивали: «Что, нравится быть мясом? Где ваша Тихановская? Где ваша Цепкало?»

Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер

Подпись к видео,

«Пацаны, это уже позор»: в Беларуси бывшие силовики публично выбрасывают форму

Мы приехали в РУВД «Советское». На улице всех поставили лицом к забору, руками на забор. И мы возле этой стены простояли до утра следующего дня. Нас периодически переставляли. Отвели в подвал, где изъяли вещи, телефон забрали, отправили опять к этой стенке.

Кто-то [за стеной] подъезжал на машине и пытался включить Цоя «Перемен». И мы слышали, как милиция переговаривается между собой, что надо их тоже затащить сюда — вместе с «переменами». Какая-то девушка искала парня. Она, наверное, встала на крышу машины, потому что мы видели ее лицо за заборчиком. И менты переговаривались между собой: «Смотри, там какая-то кобыла стоит, иди сгони ее оттуда!». Они вот так про людей говорят.

Парней били. Одному парню сломали ребро, судя по всему. Девочка была с перебитой ногой — это ее [травмировали], когда брали, видимо. В первую очередь получали самые дерзкие. Потом подъехали автозаки и туда начали грузить парней. Там явно кого-то били. Видимо, туда грузили помногу человек, и я слышала: «Ноги под себя! Ноги под себя!», и слышны были удары и крики. Целыми автозаками их увезли куда-то.

Остались девчонки. Нас начали вызывать в здание РУВД и предлагать подписать протокол. В протоколе был написан бред — что я активное участие в митинге принимала и выкрикивала лозунги «Стоп, таракан!». Я решила, что я его подписывать не буду. Тех, кто подписал, отпустили сразу домой. Тех, кто нет — повезли на Окрестина в центр изоляции правонарушителей (ЦИП).

Автор фото, Valery Sharifulin/TASS

Подпись к фото,

Женщина с ребенком наблюдают за акцией протеста в Минске 10 августа

На самом деле там не все уроды. Нам попался «добрый милиционер», который сказал: «Так-так, пока никто не видит, можете написать смски домой». Не знаю, это роль такая или он действительно хороший, но хочется думать, что что-то есть человеческое в них.

В связи с наплывом огромного количества людей там была полная неразбериха. Нас должны были поместить в ЦИП, но оказалось, что там нет места и нас решили поместить в изолятор временного содержания. В ИВС тоже не было места и временно нас решили определить в так называемый «стакан» — помещение метр на меньше метра, нас туда засунули вчетвером.

Затем нас поместили в камеру на двух человек. Выдали один матрас. Из поверхностей помимо кроватей, уже занятых двумя женщинами, был стол, скамеечка и пол. Мы спали кто где: кто на столе — можно сказать на книжной полке — кто на матрасе поперек. Сутки мы, наверное, не ели, но потом начали кормить.

Когда подходили к концу наши третьи сутки и мы говорили, что нас должны выпустить, нам отвечали: «Вам тут никто ничего не должен». С тобой там говорят, будто ты какой-то зверь. Да даже разве со зверями можно так? Это другой какой-то формат людей, который и с нами общается, как с уголовниками, и друг с другом.

Спустя 74 часа, в ночь на 13 августа, нам сказали выйти из камеры, вывели на улицу, поставили лицом к стенке. Сказали, что вещи не отдадут — а в моем случае это телефон, паспорт, права, деньги. У кого-то это были единственные ключи от квартиры. Две девчонки продолжали возмущаться, тогда их ударили и сказали, что они идут назад в камеру.

Я повернулась на них и спросила: «Что вы делаете?», за что получила удар по лицу рукой и дубинкой по ногам. Злой мент спросил: «Кому тут еще вещи?», потом сказал убегать. У всех ботинки без шнурков, но нужно бежать к выходу. Нам говорили: «У нас там оцепление, попадете в него — вернетесь назад».

Почему «держись» — плохое слово для человека, заболевшего раком

Когда человек сообщает о своем диагнозе, в его жизни происходит что-то вроде дня рождения.

Во-первых, она реально разделяется надвое. Как будто ты умер и воскрес, едва прочитал слово «рак».

Во-вторых, телефон лопается от сообщений. Львиная доля из которых хуже, чем безвкусные открытки из Яндекс-картинок.

Как же так? Люди с душой, а тебе неприятно.

Сначала я не могла понять, почему мне физически плохо от, казалось бы, слов поддержки. Эффект был совершенно обратным ожидаемому — большинство сообщений отнимало у меня силы, а не давало точку опоры.

Ясность пришла после телефонного разговора с одним радиоведущим, человеком глубоко внимательным к словам: «Аня, я не буду говорить тебе «держись» — это глупо. Я желаю тебе любви!».

«Держись», «мужайся», «крепись» — львиная доля сообщений, полученных мною, неизменно содержали эти слова.

Что уж говорить, я сама использовала эту троицу не раз, желая поддержать человека, попавшего в беду. Только став адресатом, поняла, что они пусты и даже жестоки.

Когда я слышу «держись», я остаюсь наедине со своей проблемой. Фактически без поддержки. Расчет — только на собственные силы. Это не поддержка.

«Держись» — это про мотивацию.

«Держись» можно сказать бегуну, которому предстоит марафон. Там действительно помощники не требуются. Только ты и дорога определенной дистанции.

Человеку, который столкнулся с диагнозом, мотивация не нужна. У него есть болезнь и дорога, но нет дистанции. У него нет выбора. Точнее – он слишком категоричен – жизнь или смерть.

В такой ситуации важно понимать, что ты не один, что тебе есть, на кого опереться.

Ты не знаешь, хватит ли собственных сил. Лечение онкологии — это американские горки, когда ты в ужасе предвкушаешь, что там — за поворотом. Происходит управляемое, но отравление организма, поэтому держаться, когда хочется плакать, лежать, выть от боли в ногах — совсем не вариант.

Речь не о силе духа, на которую вроде бы намекает эта мужественная троица из «держись», «мужайся» и «крепись.

Речь о поддержке, которая предполагает понимание серьезности диагноза и желание если не разделить боль и страхи, но принять их – от слова «сочувствие».

Я составила список фраз и реальных дел, которые стали мне опорой в период химиотерапии, когда даже резкий запах геля для душа — повод для раздражения, не говоря уже о призыве держаться и терпеть.

Фразы:
1. Я не верю, что болезнь может навредить тебе.
2. Я с тобой.
3. Я верю в твои силы.
4. Я обожаю с тобой общаться. Ты меня вдохновляешь.
5. Что у тебя болит?
6. О чем ты мечтаешь?

Не стоит спрашивать «Чем тебе помочь?». Как правило, этот вопрос остается без ответа. Лучше что-то предложить и не попасть, чем ставить человека в неловкое положение. Если сообщение о диагнозе ввело вас в ступор, и вы не находите слов, не играйте в молчанку, особенно если остаетесь подписчиком в социальных сетях и проявляете там активность в виде фотографий вашей обычной жизни. Человек может расценить это как изгнание. Лучше напишите, как есть. Что не можете подобрать слова, но желаете поддержать в трудную минуту. Не стоит выдумывать нечто сверхъестественное. Начните с простого «как дела?». Не предлагайте способы лечения. Предложите способ провести вместе время. Вы же не доктор, а по-прежнему – друг.

Дела:
1. Слушать. Молча. Кивая.
2. Обнимать.
3. Организовать традицию вместе завтракать перед курсами химий и поездками в онкоцентр.
3. Присылать фотографии из поездок в мессенджер и рассказывать о том, что бы хотели показать.
4. Предлагать посещать места, где раньше любили бывать вместе.
5. Предлагать короткие поездки на природу, в парк, по достопримечательностям.
6. Заказывать доставку еды.
7. Ходить вместе на обследования, если человеку страшно.

Возвращаясь к тому, что постановка диагноза – это что-то вроде дня рождения, советую вспомнить, а что вы бы пожелали человеку в праздник. Вряд ли держаться! Как минимум, счастья и здоровья. А дальше варианты ограничиваются лишь вашей фантазией и финансами.

Жизнь – это праздник. Несмотря на диагнозы и даты.

Я никому не доверяю: что такое травма отвержения и как от нее избавиться

Эмоциональная холодность родителей травмирует ребенка. Во взрослой жизни эта травма мешает человеку выстраивать близкие отношения с другими. Люди с травмой отвержения рассказали «Снобу», через что им пришлось пройти в детстве и как их недоверие к миру портит им жизнь, а психологи — как прожить негативные чувства, простить родителей и научиться любить, чтобы исцелиться.

«Я не умею выстраивать здоровые отношения с людьми»: Анна, 31 год

Мой папа — невротичный и жесткий, а мама — замкнутая и эмоционально холодная. У них обоих были сложные отношения со своими родителями. Папу родители тиранили и унижали лет до 20. Мама вообще не знала ласки и любви: ее родители пили и дрались, мать била. Когда маме было восемь лет, ее мать зарезали в пьяной драке. Дедушка женился, и мачеха тоже била маму. Потом мама долгое время жила у своих теток и была предоставлена сама себе.
Я росла под гиперконтролем. Папа бил меня в наказание за проступки, а мама никогда не заступалась. Пару раз я убегала из дома, потом возвращалась и получала еще. Я старалась быть хорошей девочкой, пока в какой-то момент мне не стало безразлично, накажут или нет. Я просто делала то, что считала нужным, и получала за это. Меня это не останавливало. Став взрослой, я съехала от родителей. Они чуть-чуть переросли свои собственные травмы, и на расстоянии я получала от них больше тепла.

В моей душе по-прежнему жила боль и обида на родителей, но со временем эти чувства вытеснились: всякий раз, когда меня отвергали или критиковали, я понимала, что мне должно быть неприятно, но ничего не чувствовала. Два с половиной года назад у меня начались панические атаки, и я пошла к психологу. Мы стали углубляться в мое прошлое и прорабатывать травмы. По заданию психолога я решила поговорить с родителями. Не помню точно, как начала разговор. Сказала, что отношения у нас были непростыми и мне крайне важно услышать от них, что они меня любят. Родители сказали это, поплакали чуть-чуть. На время мне полегчало: месяц-два я ходила радостная, а потом все вернулось на круги своя. Обида никуда не ушла. Сейчас я почти не общаюсь с родителями: время от времени звоню маме, но давно уже не приезжаю в родительский дом.
Я не умею выстраивать нормальные здоровые отношения с людьми. Меня пугает их теплое отношение ко мне. Никому не доверяю, думаю, что меня хотят обмануть или просто обращаются со мной хорошо из вежливости, и я так же вежливо держу дистанцию, никому ничего не рассказывая о себе. Я перестала говорить о своих чувствах с мужем, потому что это бесполезно. Любой брак, на мой взгляд, обречен на угасание в нем любви и нежности. Я разочаровалась в отношениях и не ищу их. Когда недавно влюбилась, просто отогнала чувства как ненужные, понимая, что все закончится и мне будет больно. Пусть лучше мне будет больно сейчас, чем потом, когда все зайдет слишком далеко.

Сейчас у меня переходный период: заново учусь открываться и доверять людям, но это дается мне очень тяжело. За травмой отвержения лежит глубокий дефицит любви, но без проживания эмоций, которые сопровождали эту травму, невозможно исцелиться. Это не избавление, но новый опыт. И я в процессе.

Ирина Кутянова, психолог семейного центра «Печатники»:

В истории Анны четко прослеживается негативный семейный сценарий, когда жестокое обращение и отсутствие любви повторяется из поколения в поколение. Эмоционально холодная мать не дает достаточно тепла и любви своему ребенку, и у него уже во взрослой жизни в каких-то стрессовых ситуациях (ссора с партнером, критика коллег и т. д.) активизируется травма отвержения. Постепенно человек приходит к выводу: «Это не я вам не нужен, это вы мне не нужны». Он, боясь боли и разочарований, пресекает на корню позитивные чувства к другим людям и не верит в искренность таких чувств по отношению к себе.

Хотя Анна понимает, что ее родителей просто не научили любить их собственные родители и они растили ее как могли, она не может их простить, а значит, и освободиться. Нужно прожить свои негативные эмоции по отношению к родителям, принять часть их опыта и закрыть ситуацию для себя. Это можно сделать как в группе, так и одному, под наблюдением специалиста, используя, например, технику «пустого стула». Нужно представить, что перед вами на стуле сидит человек, который вас обидел, и высказать ему все свои обиды. Потом сесть на стул и ответить на эти обиды с позиции оппонента, отыграв его роль. Таким образом реконструируется диалог и отрабатываются самые глубокие и табуированные чувства.

Часто из-за зашкаливающих эмоций человеку бывает сложно выразить свои мысли. В этом случае можно прописать все свои обиды в письме (его даже не нужно отправлять). Важно, чтобы письмо заканчивалось прощением. Обида, даже справедливая, разрушает того, кто обижается. Непроработанные негативные чувства, которые человек копит в себе и не хочет отпускать, могут перерасти в психосоматические заболевания. Стремясь к прощению, человек должен думать в первую очередь о себе и своем здоровье.

Человек с травмой отвержения не умеет любить. Для того чтобы разморозить это чувство и культивировать его в себе, нужно бескорыстно делать добрые дела. Начать можно с малого: например, сказать доброе слово прохожему, помочь пожилой соседке донести тяжелую сумку. Можно устроиться волонтером в приют. Когда человек делает что-то бескорыстно и получает взамен искреннюю благодарность и положительные эмоции, он постепенно учится любить и наполняет себя этой любовью.

«Я всегда боюсь, что меня прогонят и назовут никчемной»: Ольга, 35 лет

Я с детства ощущала свою ненужность и неважность. Приходя с работы, отец сразу уходил со мной гулять. Мать потом рассказывала, что я часто плакала, кричала и мешала его родственникам, у которых мы жили, и потому он много со мной гулял. Я росла очень активным ребенком, всегда собирала вокруг себя детей из ближайших дворов. В четыре года на меня уже оставляли младшую сестру. При этом я постоянно слышала от родителей: «не мешай», «будь тише», «отойди» или «займись уже чем-нибудь». Лет в пять в качестве наказания за какой-то проступок родители пригрозили отдать меня в детдом. Вечером отец надел на меня шубку и сказал: «У нас есть другая девочка, а такая нам не нужна. Мы отдадим тебя в детский дом». Мать сидела рядом с младшей сестрой в подтверждение его слов. Я сильно испугалась, попросила прощения и пообещала быть хорошей и послушной.
В школе я была активной и участвовала во всем, в чем только можно, до того момента, пока там не ввели экспериментальную учебную программу. Я училась в шестом классе, и учителя решили, что наш класс не справится, посчитали его отстающим. Это ударило по самолюбию моей матери, и она перевела меня в другой класс. Новые одноклассники меня не приняли: пару лет они напоминали, что я из отстающего класса и там мне и место, хотя у меня была нормальная успеваемость. Тогда же меня отвергли и бывшие одноклассники. Кто-то из них меня спросил, почему я перешла в другой класс. Я ответила то же, что говорили учителя: «Класс слабый, с программой не справится» — и они от меня отвернулись. Я осталась одна, без друзей. Мне очень хотелось общения, и я старалась всячески его заслужить. Я подстраивалась под других: с сильно умными корчила из себя зубрилу, с оторвами была оторвой. Если получалось с кем-то подружиться, вела себя так, как удобно этому человеку, боясь вновь остаться в одиночестве.
Поддержки от родителей не было — мои чувства никогда их не волновали. Они ни разу не сказали, что меня любят, ни разу не обняли. В моей семье вообще не принято было говорить о чувствах. Я должна была только приносить хорошие оценки и ни о чем другом не думать. При этом мне всегда внушали, что я ничего не умею, не могу, ни на что не способна. Мать говорила, что я никому не буду нужна и меня никто не будет любить. Ей часто говорили, что такую энергичную девочку надо отдать, например, на танцы (я была не против, но кого интересовали мои желания?), но она воспринимала это иначе: ее учат, как обуздать ребенка, которого слишком много, поэтому я должна стать незаметной. Матери всегда было стыдно за меня, а эти разговоры обо мне ей были невыносимы. Если вдруг ей рассказывали обо мне что-то плохое или я делала что-то, что ей не понравилось (а ей не нравилось 95% того, что я делаю), она говорила, что лучше бы убила меня еще в утробе и что проклинает день моего рождения. Зачастую это сопровождалось побоями, наказаниями (например, месяц без прогулок) и длительным игнором. Отец не вмешивался и не защищал меня. Он всегда говорил, чтобы я терпела и вела себя тише. Через какое-то время родители разошлись, и отца в моей жизни почти не стало. Однажды, когда мать меня довела, я спросила: «Ты вообще меня хотела?» Она рассмеялась и ответила: «Нет. Мы с твоим отцом просто трахались под забором».
Во взрослой жизни все это вылилось в то, что мне очень трудно вступать в отношения с людьми — это касается и работы, и дружбы, и личных отношений. Я ищу того, кто меня полюбит и примет, и всегда боюсь, что меня прогонят, скажут, что я никчемная. Я жду оценки, подтверждения, что мне можно быть / жить, что мне скажут: «Ты нужна, ты не мешаешь, ты меня устраиваешь». Я всегда думаю, что делаю недостаточно много или недостаточно хорошо. Раньше я вообще не могла брать и требовать свое, вступать в конфликт. Мне страшно было высказывать свое мнение, потому что в детстве я слышала от матери: «Кто ты такая? Ты должна слушать других, которые важнее, умнее и лучше». Я долго могла терпеть недовольство, а потом оно выливалось в истерики.
Раньше я велась на любого мужчину, который на меня посмотрит, и мной пользовались. Однажды в попытке сбежать от матери я чуть не вышла замуж. Мы с этим мужчиной постоянно ругались, как это обычно бывает в созависимых парах. Он выпивал. По стечению обстоятельств свадьбу пришлось отменить. В конце концов мы, к счастью, расстались. Теперь я просто избегаю отношений.
Сейчас я живу с матерью, но мы не общаемся. Отец не звонит. Раз в полгода я забегаю к нему на пять минут на чай. Особо не разговариваем: ему не нужны подробности моей жизни, а я постепенно перестаю искать его заботы и защиты.
Человек, в жизни которого было много абьюза, долго верит в свою ненужность и никчемность. Но когда я решила работать над этим, стала встречать людей, которые показали мне, что я им нужна и не мешаю, и один из них привел меня к психологу. Сейчас, кроме психотерапии, я занимаюсь духовными практиками и получаю психологическое образование. Иллюзии, что я навсегда избавлюсь от травмы отвержения, у меня нет. Она слишком глубоко во мне и, думаю, случилась еще в перинатальном периоде. Меня радует, что я могу ее отследить, знаю, как она проявляется. Я научилась с ней жить и давать людям право выбирать не меня и не принимать это на свой счет. Научилась говорить самой себе: «Я всегда с тобой, я тебя люблю, ты мне нужна, ты — самое дорогое, что у меня есть, и я тебя не брошу».

Елена Шохина, психолог семейного центра «Зеленоград»:

Отвержение проявляется в нечувствительности родителя к эмоциональным потребностям ребенка. Оно может быть явным, как в истории Ольги, или скрытым. Часто отвержение передается из поколения в поколение как форма взаимодействия. Например, в послевоенные годы родителям некогда было говорить детям, что они нужны и любимы. Повзрослев, дети воспринимали это как норму и бессознательно относились так же к своим детям.
История Ольги очень травматична — ее отвергли оба родителя: мать была более агрессивна, использовала физическое и эмоциональное насилие, отец же предпочитал не вмешиваться. Что сильнее сказалось на Ольге — еще вопрос, потому что девочка берет поведение отца за образец мужского отношения с себе. Возможно, Ольга будет искать мужчину или уже пыталась строить отношения с мужчиной, который игнорировал ее, как и отец.
Отец и мать Ольги подпитывали распространенный детский страх быть не любимым родителями ребенком, угрожая сдать ее в детдом. И у нее сформировался защитный механизм: «Если я не нужна миру такая, какая есть, я буду такой, какой меня хотят видеть другие». Это поведение жертвы. То есть травма расщепила детскую личность. Задача психолога эту личность собрать: помочь той маленькой Оле с ее желаниями и потребностями вырасти — прожить свои желания и стать опорой самой себе.
Помимо отвержения, Ольга столкнулась еще и с парентификацией — ситуацией, когда родители вынуждают ребенка рано взрослеть и перекладывают на него свои обязанности. Вообще, четыре-пять лет — знаковый возраст для формирования детской психики и дальнейшей судьбы человека. Благоприятная семейная система способна раскрыть потенциал ребенка и стать хорошим трамплином в жизни, неблагоприятная — искалечить.
Самостоятельно проработать такую травму практически невозможно. Одна из функций родителя — дать ребенку базовое доверие к миру, ощущение, что он любим и у него все получится. Лишенный этого ребенок, повзрослев, не знает, на что способен и что может. Поэтому тут потребуется долгая и кропотливая работа с психологом. Его задача — помочь взрослому человеку принять все, что было в его детстве, и отпустить обиду, которая сжигает колоссальное количество внутренней энергии и не дает человеку двигаться дальше. Психолог также поможет человеку выразить свои агрессивные эмоции. Когда ребенку было обидно и страшно, он не мог высказать это родителям. Но сейчас, став взрослым, он не только может, но и должен выплеснуть эмоции, которые разрушают его изнутри, а потом сказать своему внутреннему ребенку: «Что бы ни случилось, я с тобой. Я тебя люблю и всегда поддержу». Что и делает Ольга.

«Раньше я ставила мать выше себя, мужа и детей»: Анна, 34 года

Мама растила меня одна. Будучи беременной мной, она психанула и ушла от моего отца, а он не стал ее возвращать. Его мать быстро нашла ему молодую невесту и убедила, что я «нагулянная». Я родилась в июле, а отец женился в октябре того же года.
У мамы было много подруг, которые часто приходили в гости. Я всегда радовалась толпе народа в доме, мне очень нравилось общаться с людьми — могла заболтать любого. Я была очень активным ребенком. Мать внушала мне, что я нерадивая, неуклюжая, неаккуратная и невнимательная. Она постоянно ставила мне в пример мою двоюродную сестру. Например, что она аккуратно носит вещи, а на мне вещи буквально горят, я их быстро снашиваю. Случались черные дни, когда я делала что-то не по нраву матери: огрызнулась в ответ на ее критику или что-то сломала. Она меня никогда не била, но орала так, что стены тряслись. Иногда угрожала сдать меня в детдом или говорила, что она заболеет от моего поведения и я точно туда попаду. Если в этот момент ей звонил кто-то из подруг или приходили гости, она сразу меняла тон и становилась радостная. Я надеялась, что она отошла, но, когда мы оставались вдвоем, мама обычно снова разговаривала со мной сквозь зубы в приказном тоне, жестко и твердо, или могла долго меня игнорировать и молчать. Я пыталась разрулить ситуацию, угодить маме, но все было бесполезно. В подростковом возрасте мне даже домой идти не хотелось в такие дни. Но я боялась за ее здоровье, боялась потерять ее и потому не заставляла ее беспокоиться и всегда возвращалась. (До сих пор, если куда-то еду, надо ей отзвониться, что доехала, даже если к доктору или на работу.) Мама меня сильно опекала, а у меня был страх, что только вдвоем мы выживем, хотя мамины родственники, к которым мы часто ездили, нас любили и принимали. При этом я никогда не сомневалась в том, что мама любит меня. Не помню, чтобы она говорила об этом прямо, но я знала, что любит.
В школе у меня были сложные отношения с классом. Я не хотела быть изгоем, но и подстраиваться под лидеров тоже не собиралась, поэтому болталась в одиночестве, беря под крыло новеньких, чтобы не быть одной. У меня была одна подруга, которая все десять лет школы портила мне жизнь. Я боялась оставаться одна и долго с ней общалась, пока классе в седьмом она меня не подставила. Тогда я поняла, что мир жесток и доверять никому нельзя. С тех пор я никому не доверяю и всех подозреваю. Не доверяю даже мужу. Если он уйдет к другой, это станет ударом, я буду раздавлена, но не удивлюсь. Было время, когда я подстраивалась под людей, сейчас стала прямее. За это качество многие меня ценят.

Года четыре назад я начала психологически сепарироваться от матери, с которой продолжаю жить под одной крышей. Только к 30 годам я поняла, что считать свою мать важнее мужа, детей и себя — ненормально. Раньше я готова была горы свернуть ради ее хорошего настроения. Как раз тогда у матери начался открытый конфликт с моим мужем. Она перевернула все факты в свою пользу, и я стала задумываться. У меня был довольно долгий период злости на мать. Я винила ее во всем, даже страшно было, что я могу так плохо о ней думать. Чувство вины за эти мысли сменялось еще большей озлобленностью за то, что я запрещала себе так думать. Я прочитала много статей про сепарирование, видела картинки из своей жизни и снова злилась на мать. Потом спустя какое-то время вдруг поняла, что она на тот момент давала мне все, что у нее было, и вела себя со мной так не со зла. Просто она растила меня одна, и у нее не было времени погружаться в психологию. У меня получилось посмотреть на наши отношения со стороны.
Позже я посмотрела уже на себя в роли матери, проанализировала свои ошибки. Узнала, что у меня, как и у моих детей, синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Мне стало проще принимать свои несовершенства и не ругать детей за те же проявления СДВГ. Они так же, как и я когда-то, что-то роняют, проливают или разбивают, легко отвлекаются и не замечают течения времени. Я рада, что мои дети твердо знают, чего хотят, и не боятся говорить, что думают. Я не пытаюсь манипулировать ими, игнорируя, ругаюсь и злюсь минут пять-десять, потом мы миримся. Я научилась слушать себя: если на сердце камень, значит, я делаю что-то не то и надо остановиться. Я не считаю себя идеальной матерью, знаю, что мои дети найдут на что пожаловаться своим психологам. Но для меня главное, что я делаю все возможное и честна перед ними.
После проработки своей травмы я поняла, что все люди разные и они не обязаны соответствовать моим ожиданиям. Я просто отделила маму от себя: вот тут моя реакция и мои ощущения, а там — мамины. Я не имею права запретить ей реагировать так, как она хочет. Она взрослый человек и сама ответственна за себя. Я же буду отвечать за себя и своих детей. Мама в возрасте и уже не может поменять привычные паттерны поведения, поэтому лавировать приходится мне. С ней сложно, конечно. Она растеряла всех подруг и требует от меня погружения в ее проблемы, чтобы я общалась только с ней. Она и сейчас манипулирует мной, лишая меня общения. Если раньше я пыталась угодить, наладить отношения, то сейчас позволяю ей насладиться тем, что она сама для себя создала. Теперь она первая возвращается к контакту со мной, и эти ее выпады случаются все реже.

Зульфия Исмагулова, психолог семейного центра «Отрадное»:

Травма отвержения чаще формируется до шестилетнего возраста, исключения случаются редко. В некоторых случаях — даже когда ребенок еще находится в утробе матери: например, когда мать думает об аборте. Чем раньше эта травма сформировалась, тем сложнее ее исцелить. Некоторые люди имеют внутреннюю предрасположенность к этой травме — в зависимости от темперамента, генетики и прохождения внутриутробного периода. Наличие или отсутствие этой предрасположенности можно узнать, пройдя «опросник отверженности».
Признаки травмы отвержения — недоверие к миру, страх близости, недовольство собой, отрицание своих потребностей и собственной значимости, чувство неполноценности, стертые личные границы, неспособность отстоять свое мнение, чувство стыда, внутриличностные конфликты и боязнь сепарации от родителей.
Задача родителей — удовлетворить потребность своего ребенка в безопасности, привязанности и близости. Ведь от этого будет зависеть отношение ребенка к миру. Отец покинул Анну. Ее мать была эмоционально нестабильна, тревожна и непредсказуема. Анна не знала, чего ей ожидать от матери, а значит, и от мира, потому что мир ребенка — его родители. В семье у ребенка формируются некие убеждения. Анна с детства была убеждена, что она нерадивая, что может выжить только в слиянии с матерью, что миру доверять нельзя.
Травма отвержения включается обычно только для значимого человека, которого страшно потерять. «Если я буду в близких отношениях, человек узнает меня настоящую и я ему не понравлюсь. Поэтому я буду избегать близких отношений или буду выбирать мужчин, которым не нужны серьезные отношения». Наша психика всегда стремится к стабильности, для нее такая схема проще. Психолог поможет изменить ее в безопасных условиях, как здоровый взрослый, которому можно раскрыться, не боясь, что тебя бросят.
Травмированный ребенок отвергает ту часть себя, которую не признают родители. Чтобы вернуть целостность, необходимо эмоционально сепарироваться от родителя, что и сделала Анна. Некоторые люди считают, что сепарироваться — значит высказать родителям, какие они были плохие, и сбежать от них. Но речь идет именно об эмоциональной сепарации, когда нужно разобраться, где свои чувства, а где чужие, и разграничить их. Тут советую почитать книги психологов Линдси Гибсон «Взрослые дети эмоционально незрелых родителей» и Джеффри Янга «Прочь из замкнутого круга! Как оставить проблемы в прошлом и впустить в свою жизнь счастье».
Анна поняла и приняла, что ее мать не переделать. Многие в процессе терапии начинают переносить свои чувства на родителей: «Почему вы ко мне так относились?» Но тут важно не «почему», а «как я сам буду относиться к поведению родителей». Обычно процесс сепарации сопровождается злостью и чувством вины, которые также надо проработать и отпустить. Анна, надо отдать ей должное, провела большую работу по сепарации и самопринятию и позволила себе быть неидеальной.

«Тогда я не буду с тобой играть!»: почему дети шантажируют друг друга

«Ну и не буду с тобой водиться!» — обычная угроза для детей. Ладно, если ребёнок просто не дал кому-то свой самокат на детской площадке. Но эта угроза может звучать, когда ребёнка подбивают на то, что делать нельзя. Журналист Наталья Калашникова вместе со специалистом по детской безопасности и психологом Ольгой Бочковой разбираются, как научить ребёнка правильно реагировать, когда его шантажируют другие дети.

Полезная рассылка «Мела» два раза в неделю: во вторник и пятницу

Подруги уговорили девочку взять из холодильника шоколадный торт без разрешения родителей. Они играли в «праздник» и накрыли в детской стол. Когда мама заглянула в комнату, она не стала ругаться, а спокойно сказала: «В следующий раз, когда вам что-то понадобится, спрашивайте, пожалуйста». И попросила девочек уйти. Между мамой и дочкой произошёл диалог.

— А если тебе скажут, давай сделаем что-нибудь плохое, а то не будем с тобой дружить, ты сделаешь?

— Да, — ответила девочка.

— А если тебе скажут, мучай кошку, а то не будем с тобой дружить, ты будешь мучить кошку?

— Да, — сказала она, но в глазах были слёзы.

— А если тебе скажут, укради что-нибудь, а то не будем с тобой дружить?

— Да, — уткнулась лицом в мамины колени.

— А если тебе скажут, возьми палку и ударь маму?

— А что, и до такого может дойти?

— Может дойти. Не лучше ли сразу сказать «нет»?

Дочь прекрасно знала, что прежде, чем брать что-то подобное, желательно спросить у мамы. Но подруги, которые были старше её, сказали, что уйдут и не будут больше с ней дружить, если она не принесёт сладкое. Девочка волновалась, но не потому что нарушила правила: «Мама, теперь у меня больше не будет подруг — после того, как ты их прогнала?!»

Почему дети шантажируют друг друга

Перед родителями открывается бездна, когда оказывается, что их добрый чудесный ребёнок может сделать что-то плохое из страха, что с ним не будут дружить. При этом шантаж — один из способов управления ребёнком, который родители используют с раннего возраста — «мультики не включу», «игрушки заберу», «сначала кашу, потом шоколад», узнаёте? Дети легко перенимают этот способ взаимодействия и достижения цели. Они поддаются шантажу и используют его сами с того момента, как начинают понимать обращённую к ним речь.

В возрасте 5-7 лет ведущей становится игровая деятельность. Причём важна игра не только сама по себе, а игра в коллективе. «Я с тобой не дружу» равно «Я с тобой не играю». Дети очень часто так и говорят: «Ну и не буду с тобой играть!». Но ведь это лишение главного в жизни ребёнка. Естественно, страх потерять товарищей по играм очень велик.

У младших школьников к нему прибавляется ещё и страх, что тебя будут дразнить (особенно если уже был опыт травли). В средней школе основное желание — быть принятым группой, утвердиться в ней. Страх быть изгнанным решает очень многое. Кроме того, срабатывает привычный ответ на шантаж, какой чаще всего была реакция на слова родителей, — слушаться.

Уже в подростковом возрасте ребёнок даже понимает, что им манипулируют, но размытые границы и неустойчивая самооценка не дают противостоять «друзьям».

Когда ребёнок оправдывается «тогда со мной не будут дружить»

Если ребёнок совершил плохой поступок, на который его подтолкнули другие, то прежде всего родители должны успокоить его, сказать «ты не виноват», а не ругать ребёнка. Понятно, что самой простой кажется тактика сразу отругать, но так делать не стоит. Успокойте! Потом нужно обсудить последствия поступка: что именно его попросили сделать «друзья», что будет, если ребёнок сделает это? Кто пострадает, как пострадает он сам?

Разговоривать лучше просто и конкретно, если есть возможность, нужно использовать примеры из мультиков и сказок, из любимых книг и фильмов (это отлично работает с маленькими детьми). Вообще чем раньше начать объяснять ребёнку, что нельзя реагировать на шантаж, тем лучше.

Желательно вести разговор не в русле «плохо-хорошо», а в русле «опасно-безопасно». Плохо — это оценка. Ребёнок, который поступил «плохо», может в следующий раз побояться или застыдиться рассказать родителям о сложной ситуации. Обращение к родителям в опасной ситуации — это нормально.

Нужно объяснить, что существуют правила: если тебя просят что-то поджечь, сломать, украсть — это в первую очередь опасно. Если такое происходит, нужно идти к родителям и рассказывать им.

Научите ребёнка отличать манипуляции в общении: почему есть разница между просьбой и тем, когда тебя заставляют что-то сделать

Приводите примеры фраз и, что очень важно, интонаций (желательно как раз те, которые ребёнок мог слышать). Чтобы отличать безопасные просьбы, ребёнок должен понимать и чувствовать, как звучат опасные требования и угрозы.

Например, его могут уговаривать: «Ну пожалуйста, ну сделай, ведь тебе не сложно». Или настаивать (говорить с напором и давлением в голосе): «Нет, ты делаешь это!», «Нет, я сказал, делай!», «Повторяю, ты должен это сделать!». Угрозы, конечно, отличить легче всего: «Если ты не сделаешь, то я…»

Таким образом, в категорию угрозы попадает: «Если ты не сделаешь то-то, я не буду с тобой дружить». Шантаж — один из вариантов угрозы.

Ребёнку можно говорить только об угрозе, это слово более понятное, чем шантаж. Приводя примеры фраз с угрозой, произносите их полностью, чтобы ребёнок понял, как она формулируется: «Если ты не сделаешь это, я не буду с тобой дружить», «Если ты не сделаешь это, я на тебя пожалуюсь», «Если ты не сделаешь это, я тебе что-нибудь сделаю».

По сути, мы тренируем ухо ребёнка на небезопасные обращения, учим его слышать и отличать манипуляции. Это важный шаг на пути к тому, чтобы не поддаваться шантажу.

Как сделать так, чтобы ребёнок не боялся шантажа

Самое главное и самое действенное — максимально расширить круг общения ребёнка. Дети в саду или школе не должны быть его единственными друзьями. Секция, кружок, друзья во дворе, дети друзей родителей, братья-сестры, — если у ребёнка многов кругов общения, объединённых разными интересами, ему не будет так страшен шантаж дружбой. Ребёнок будет чувствовать себя увереннее.

Ребёнок меньше боится угроз ещё и в том случае, когда знает, как может на них ответить. Проиграйте с ребёнком потенциально опасную ситуацию. Это можно делать в любом возрасте, если ребёнок уже понимает, о чем речь. Например, если вернуться к ситуации, которая описана в начале статьи, игровой диалог может звучать так:

— А давайте играть в праздник?

— Давайте!

— Неси вкусняху!

— Надо у мамы спросить!

— Твоя мама не разрешит! Неси сама!

Первый и правильный вариант — ребёнок сразу идёт к маме. Мама говорит: «Спасибо, что спросила!» Потом идёт и даёт детям для игры яблоки и печенье, например. Но и в таком случае дети могут не согласиться.

— Неси, а то мы уйдём и больше к тебе не придём!

Ребёнок либо вновь идёт к маме, либо отвечает: «Пожалуйста, перестаньте мне угрожать! Я ещё раз спрошу у мамы, что можно взять.» В таком случае родители снова должны похвалить ребёнка за то, что он не стал брать что-то без спроса.

— Ты жадина и ябеда! Ну и не будем с тобой играть, девочки, пойдёмте отсюда!

Ребёнок идёт к маме и говорит, что ему угрожают. Задача родителей в таком случае — похвалить ребёнка, что он не поддаётся на шантаж, ещё раз сказать, что он всё правильно делает. Нужно обьяснить: если он услышит от них что-то подобное ещё раз, то должен твёрдо сказать «нет, не буду, я спрашиваю, прежде чем что-то делаю».

Важно научить ребёнка и самостоятельно общаться со сверстниками, а не подключать родителей. Хотя в возрасте 4-6 лет мама и папа могут вмешаться и гораздо раньше, потому что ребёнку ещё сложно самому постоять за себя. Более того, они должны это сделать немедленно, если ситуация становится опасной.

Мы не можем уберечь детей от угроз или опасных друзей. Но мы можем научить их понимать, что чрезмерная настойчивость и шантаж — это опасная ситуация, в которой нужно обращаться за помощью. Научить их узнавать опасные ситуации и сделать так, чтобы потеря небезопасных друзей не оставила ребёнка в одиночестве.

Иллюстрации: Shutterstock (ironmari)

Я больше не буду с вами разговаривать определение | Английский словарь для учащихся

разговор

( разговоров множественное число и 3-е лицо настоящего ) ( говорящий причастие настоящего времени ) ( разговорный прошедшее время и причастие прошедшего времени )
1 глагол Когда вы говорите, вы используете устную речь, чтобы выразить свои мысли, идеи или чувства.
Он был слишком расстроен, чтобы говорить… V
Мальчики сразу заговорили … V
Talk — тоже существительное., N-uncount
Это не тот разговор, который обычно слышат от бухгалтеров.
2 v-recip Если вы разговариваете с кем-то, вы разговариваете с ним. Также можно сказать, что разговаривают два человека.
Мы много разговаривали и смеялись … pl-n V
Я разговаривал с ним вчера… V к / с n
Когда она вернулась, они говорили об американской еде … pl-n V о n
Разве вы не видите, что я говорю? Не перебивай. V (нереципиент), Также V к n о n
Talk тоже существительное., N-count (= разговор)
Мы долго говорили о ее отце, Тони, который был моим другом.
3 v-recip Если вы разговариваете с кем-то, вы рассказываете ему о вещах, которые вас беспокоят.Также можно сказать, что разговаривают два человека.
Ваш первый шаг должен состоять в том, чтобы поговорить с учителем или школьным консультантом … V to n
Нам нужно поговорить наедине … pl-n V
Позвоните, если хотите поговорить об этом … В о (нереципиент)
Я должен кое-что разобраться. Нам действительно нужно было поговорить. V (non-recipient)
Talk тоже существительное., N-count
Думаю, пора поговорить.
4 глагол Если вы говорите о чем-то или о чем-то, вы произносите неформальную речь, рассказывая людям то, что вы знаете или думаете об этом. (= говорить)
Она расскажет о проблемах, которые ей небезразличны, включая образование и уход за детьми … V on / about n
Он намеревается поговорить с молодыми людьми об опасностях СПИДа. V to n
Talk — это тоже существительное., N-count oft N on / about n
Путеводитель дает краткий рассказ об истории сайта…
5 n-множественное число Переговоры — это официальные обсуждения, предназначенные для достижения соглашения, обычно между разными странами или между работодателями и работниками.
офт н с / между п, н / о н
Переговоры между бастующими железнодорожниками и правительством Польши сорваны …
6 v-recip Если одна группа людей разговаривает с другой или если две группы разговаривают, они проводят официальные обсуждения, чтобы заключить сделку или прийти к соглашению.
Мы говорим с некоторыми людьми об открытии офиса в Лондоне … V to n о n / -ing
Компания разговаривала со многими потенциальными инвесторами … V с / to n
Это вызвало широкие спекуляции что GM и Jaguar могут разговаривать. пл-н В
7 v-recip Когда разные страны или разные стороны в споре разговаривают или разговаривают друг с другом, они обсуждают свои разногласия, чтобы попытаться урегулировать спор.
Министр иностранных дел сказал, что готов разговаривать с любой страной, у которой нет враждебных намерений … V по номеру
Они собирают информацию в рамках подготовки к тому дню, когда стороны сядут и начнут говорить … n V
Джон Рид должен найти способ заставить обе стороны разговаривать друг с другом … V to / with pron-recip
Скорость, с которой обе стороны подошли к столу переговоров, показывает, что они готовы к говорить. В (не принимается)
8 глагол Если люди говорят о другом человеке или говорят, они обсуждают этого человека.
Все о нем говорят … V about / of n
Люди будут говорить, но надо жить своей жизнью. V
Talk — тоже существительное., N-uncount usu N about / of n / -ing, N that
Было много разговоров о том, что я выхожу замуж …
9 глагол Если кто-то разговаривает, когда его задерживают полиция или солдаты, он раскрывает важную или секретную информацию, как правило, неохотно.
Они будут говорить, меня обвинят. В
10 глагол Если вы говорите на определенном языке или говорите с определенным акцентом, вы используете этот язык или говорите с этим акцентом.
no passive
Вы не похожи на иностранца, говорящего по-английски … V n
Они были поражены тем, что я говорю с ирландским акцентом. V Pre / adv
11 глагол Если вы говорите о чем-то, например о политике или спорте, вы обсуждаете это.
без пассивного
Гости были в основном деловыми людьми среднего возраста. В н
12 глагол Вы можете использовать разговор, чтобы сказать, что вы думаете об идеях, которые кто-то выражает. Например, если вы говорите, что кто-то говорит здравым смыслом, вы имеете в виду, что считаете высказываемые им мнения разумными.
Согласись, Джордж, ты несешь абсолютную чушь. В н
13 глагол Вы можете сказать, что говорите определенную вещь, чтобы привлечь внимание к своей теме или указать на особенности того, что вы обсуждаете.
ГОВОРИТ без пассивного
На этот раз мы говорим о мегабаксах. В н
14 n-uncount Если вы говорите, что что-то вроде идеи или угрозы — это просто разговоры или все разговоры, вы имеете в виду, что это не имеет большого значения или большого значения, потому что люди преувеличивают это или не собираются делать что-нибудь об этом.
Многое из этого здесь действительно испробовано? Или это просто разговоры? …
15 Вы можете сказать «поговорим о» перед тем, как упомянуть конкретное выражение или ситуацию, когда вы имеете в виду, что что-то является очень ярким или ясным примером этого выражения или ситуации.
НЕФОРМАЛЬНОЕ
♦ говорить о sth фраза PHR n / -ing (курсив) Нам потребовалось много времени, чтобы добраться сюда, не так ли? Поговорим о таинственном движении Судьбы! …
16 Вы можете использовать выражение talk of, чтобы представить новую тему, которую вы хотите обсудить, и связать ее с тем, что уже упоминалось.
♦ говорит о фразе PHR n / -ing
Belvoir Farms производит восхитительный чай из бузины.Говоря о цветке бузины, вы можете попробовать шампанское из цветов бузины.
17
→ в магазин
→ магазин поговорить
→ говорить по кругу говорить в ответ фразовый глагол Если вы отвечаете на кого-то авторитетного лица, например, с родителем или учителем, вы отвечаете ему грубо.
Как ты посмел мне ответить! … V P to n
Я отвечал и задавал вопросы. V P говорить вниз
1 фразовый глагол Уговорить кого-то, кто управляет самолетом в чрезвычайной ситуации, означает дать ему инструкции, чтобы он мог безопасно приземлиться.
Пилот начал его уговаривать, давая инструкции по радио. V n P
2 фразовый глагол Если кто-то говорит об определенной вещи, они делают ее менее интересной, ценной или вероятной, чем это казалось изначально., (Антоним: говорите) Они даже обвиняют правительство в том, что оно принижает четвертую по величине отрасль в стране … V P n (not pron)
Бизнесмены устали от политиков, унижающих экономику. V n P говорить свысока с фразовый глагол Если вы говорите, что кто-то говорит с вами свысока, вы не одобряете то, как они разговаривают с вами, обращаясь с вами так, как будто вы не очень умны или не очень важны., ( неодобрение) (= покровительствовать)
Она была одаренным учителем, никогда не разговаривала со своими учениками свысока. V P P n говорить на фразовый глагол Если вы уговариваете человека сделать что-то, чего он не хочет делать, особенно что-то неправильное или глупое, вы убеждаете его сделать это. (Антоним: говорить вне) Он уговорил меня выйти за него замуж. Он также уговорил меня завести ребенка … V n P -ing / n talk out фразовый глагол Если вы говорите что-то вроде проблемы, вы тщательно ее обсуждаете, чтобы решить ее. (= говорить до конца)
Разговор с кем-нибудь может быть полезным … V n P
Обсудите свои проблемы. Не храните их в бутылках. V P n (not pron) talk out of фразовый глагол Если вы отговариваете кого-то делать то, что он хочет или намеревается сделать, вы убеждаете его не делать этого. (Антоним: говорить в) Моя мать пыталась отговорить меня от развода … V n P P -ing / n talk over фразовый глагол Если вы что-то обсудите, вы обсудите это обстоятельно и честно.
Он всегда обсуждал вещи со своими друзьями … V n P с n
Мы должны пойти в тихое место и обсудить это … V n P
Обсудить проблемы, не запихивать их внутрь . VP n (не произносится) talk round фразовый глагол
в AM, обычно используется talk around Если вы говорите с кем-то кругом, вы убеждаете его изменить свое мнение, чтобы он согласился с вами или согласился сделать то, что вы хочу их сделать
Он пошел в дом, чтобы попытаться поговорить с ней… V n P
Советует продавцам разговаривать с упрямыми покупателями за чашкой чая. V P n (не проникает) говорить через
1 фразовый глагол Если вы что-то обсуждаете с кем-то, вы тщательно обсуждаете это с ним.
Мы с ним обсудили всю эту хитрую проблему … pl-n V P n (not pron)
Теперь ее дети выросли, и она поговорила с ними о том, что произошло… V P с n n
Все казалось таким простым, когда они обсуждали это, таким логичным … pl-n V n P
Он обсудил это с Джудит. V n P с n
2 фразовый глагол Если кто-то говорит вам что-то, чего вы не знаете, они внимательно вам это объяснят.
Теперь она должна рассказать сестре о процессе шаг за шагом. V n P n поговорить
1 фразовый глагол Если кто-то говорит определенную вещь, он заставляет это звучать более интересно, ценно или правдоподобно, чем это казалось изначально.
Политики обвиняют СМИ в том, что они говорят о возможности беспорядков … V P n (не прон), Также V n P
2 фразовый глагол Уговорить кого-то или что-то на переговорах означает убедить кого-то заплатить больше денег, чем они изначально предлагали или хотели.
(в основном BRIT)
Кларк продолжал поднимать цену, в то время как Уилкинсон ее сбивал. V n P, также V P n (не проникает)
детский лепет , детский лепет
детский лепет — это язык, на котором младенцы только учатся говорить, или то, как некоторые взрослые разговаривают с младенцами. n-uncount
Мария говорила с малышкой детский лепет.
двойной разговор двойной разговор
Если вы называете что-то, что кто-то говорит, двойным разговором, вы имеете в виду, что это может обмануть людей или его трудно понять, потому что это имеет два возможных значения. n-без учета
pep talk ( pep talk множественное число ) , pep-talk Ободряющая речь — это речь, которая призвана побудить кого-то приложить больше усилий или почувствовать себя более уверенно.
НЕОФИЦИАЛЬНО n-count
Пауэлл провел день, беседуя с солдатами.
разговоры на подушках
Разговоры, которые люди ведут вместе в постели, можно назвать разговорами на подушках, особенно если они касаются секретных или личных тем. n-без учета
Светская беседа
Светская беседа — это вежливый разговор о неважных вещах, которые люди делают на общественных мероприятиях. n-uncount
Улыбаясь в камеру, двое мужчин напряглись, чтобы завязать светскую беседу.
сладкий разговор ( сладкий разговор вид от третьего лица ) ( сладкий разговор причастие в настоящем ) ( сладкий разговор прошедшее время и причастие прошедшего времени ) сладкий разговор , вы очень хорошо с ними разговариваете, чтобы они делали то, что вы хотите. глагол
Она всегда могла уговорить Памелу позволить ей не ложиться спать … V n into -ing / n
Он даже пытался подбодрить женщину-полицейского, которая его арестовала. В н
ток-шоу ( ток-шоу множественное число ) ток-шоу Ток-шоу — это теле- или радио-шоу, в котором известные люди разговаривают друг с другом в неформальной обстановке и им задают вопросы на разные темы. число n
(= чат-шоу)
I don’t talk to you — Перевод на французский — примеры английский
Эти примеры могут содержать грубые слова, основанные на вашем поиске.
Эти примеры могут содержать разговорные слова, основанные на вашем поиске.
Я больше не буду с тобой разговаривать !
Если вы пойдете со мной к докторуКелсо, Я не буду с тобой разговаривать, .
Я не буду с тобой разговаривать очень долго, дорогая. Я не хочу тебя утомлять.
Тогда я вообще не буду с тобой разговаривать .
Я тоже не буду с тобой разговаривать .
Я уже говорил тебе, Я не буду с тобой разговаривать, .
Я больше не буду с тобой разговаривать
Но Я больше не буду с тобой разговаривать .
Хорошо, Я больше не буду с тобой разговаривать, .
Я вообще не буду говорить с вами о Чарли.
Но Я больше не буду с тобой разговаривать .
Я не буду говорить с вами о ней.
В противном случае Я больше не буду с тобой разговаривать .
Тогда Я не буду говорить с тобой об этом .
Translate Я не буду говорить с вами на хинди с примерами
Вклад человека
От профессиональных переводчиков, с предприятий, с веб-страниц и из свободно доступных хранилищ переводов.
Добавить перевод
Английский
я не буду с тобой разговаривать
Хинди
मैं आपसे बात नहीं करूँगा
Последнее обновление: 2018-02-14
Частота использования: 2
Качество:
Ссылка: Аноним
Хинди
मैं आपसे बात नहीं करूँगा
Последнее обновление: 2018-06-03
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
я не хочу с тобой разговаривать
Последнее обновление: 2019-01-25
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Хинди
муджхе тумсе баат нахи карни хай
Последнее обновление: 2018-12-24
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
я хочу с тобой поговорить
Хинди
मुझे यह कहने की आवश्यकता नहीं है
Последнее обновление: 2021-01-21
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
мне нужно с тобой поговорить
Хинди
मुझे तुम से बात करनी है
Последнее обновление: 2020-08-29
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
я больше не разговариваю с тобой
Хинди
Mai ab jada nhi bolta
Последнее обновление: 2020-01-19
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
я поговорю с тобой
Хинди
baat samajh me aayi
Последнее обновление: 2019-01-14
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
Я разговаривал с тобой
Хинди
क्या मैने आप से बात की
Последнее обновление: 2018-07-14
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
я поговорю с тобой
Хинди
mujhe aap se baat karni hai
Последнее обновление: 2015-08-25
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
Я могу с тобой поговорить?
Хинди
मैं तुमसे बात कर सकता हूँ?
Последнее обновление: 2017-10-12
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Последнее обновление: 2020-08-08
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Хинди
मैं फोन नहीं करूँगा, लेकिन मुझे परवाह है
Последнее обновление: 2019-07-29
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
не мог с тобой поговорить
Хинди
काश अभी तुमसे बात कर पाता
Последнее обновление: 2019-04-10
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Хинди
मैं नहीं…
Последнее обновление: 2017-10-12
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
Тогда я поговорю с тобой
Хинди
уске бад май тумсе летучая мышь каруга
Последнее обновление: 2017-06-16
Частота использования: 2
Качество:
Ссылка: Аноним
Последнее обновление: 2021-04-17
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
мне нужно поговорить с тобой
Хинди
मैं बुरी तरह से आप से बात करना चाहता हूँ
Последнее обновление: 2021-04-11
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
Я люблю говорить с тобой
Хинди
मुझे आपसे बात करना पसंद है
Последнее обновление: 2021-04-04
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Английский
хочу поговорить с тобой
Хинди
मैं तुम्हें फोन करना चाहता हूँ
Последнее обновление: 2020-12-23
Частота использования: 1
Качество:
Ссылка: Аноним
Получите лучший перевод с

4 401 923 520 человеческий вклад
Сейчас обращаются за помощью пользователи:

Мы используем файлы cookie, чтобы вам было удобнее.Продолжая посещать этот сайт, вы соглашаетесь на использование файлов cookie. Учить больше. ОК
Что делать, если с вами не разговаривают
Важное примечание: Если вас бросили без объяснения причин ваши родители, эта статья к вам не относится.
Отчуждение от важных людей — печальный факт жизни многих людей. Один из самых болезненных переживаний, который может испытать родитель, — это быть отвергнутым взрослым ребенком, который, кажется, не хочет иметь с ним ничего общего.Отчуждение между братьями и сестрами, родственниками супругов, соседями и даже коллегами также является обычным явлением.
Причины отчуждения столь же разнообразны, как и вовлеченные стороны. Иногда в прошлом были очень близкие отношения, и происходило что-то, что создавало дистанцию.
Это могло произойти либо медленно с течением времени, либо, скорее, внезапно, но как только это расстояние было создано, оно превратилось в отчуждение. Или отношения никогда не были такими близкими, как могли бы, и разрыв просто продолжал увеличиваться , пока отношения не исчезли совсем.
Если вы отдалились от взрослого ребенка, брата или сестры или кого-то из вашего социального круга, и это отчуждение — это их выбор, а не ваш, вы, вероятно, чувствуете себя отвергнутым.
Отвержение — сильная эмоция, которая может привести к разного рода защитному поведению , которое, в свою очередь, может еще больше оттолкнуть отвергающего человека. Если кто-то решил, что с вами мало или совсем не общается, важно признать, что у вас могут быть более мягкие чувства по этому поводу.
Часто, когда нам больно, мы прибегаем к гневу, негодованию или мстительности.Но это индикаторы непризнанной печали, утраты и горя.
Чего НЕ делать
Есть шаги, которые вы можете предпринять, чтобы попытаться починить забор. Стоит попытаться сделать это, потому что другой человек может страдать так же, как и вы.
Если окажется, что вы оба цените идею возобновления отношений (и это определенно если), , вы избежите ненужных потерь для вас обоих, сделав все возможное, чтобы исправить положение .
Неважно, какова история, причина или нынешнее состояние вашего отчуждения от другого человека, одно можно сказать наверняка: пытаться убедить их на словах, что они ошибаются, отказываясь от вас, — это неудачная стратегия .
Если вы что-то пробовали, вы, наверное, пробовали это. Возможно, вы подробно объяснили свою позицию и были раздражены, сбиты с толку или сбиты с толку, обнаружив, что этого человека не тронули ваши убедительные аргументы.
Вы должны понимать, что у другого человека есть причина для того, чтобы сократить контакты с вами. Больно думать о том, чтобы вас вообще отвергли, и признать, что есть причина, по которой вас отвергли, — одна из самых сложных вещей, которые может сделать любой из нас.Однако это также необходимо, если вы хотите снова установить отношения с этим человеком.
И, между прочим: Чего вы на самом деле хотите? Вы действительно желаете отношений с этим человеком, или вам просто нужно, чтобы он знал, что он ошибается, отвергая вас?
Если вы действительно хотите отношений с этим человеком, который, кажется, больше не хочет иметь с вами отношения, ваши возможности ограничены , но они у вас есть.
Вы можете многое сделать, чтобы дать отношениям хороший шанс, но, в конечном счете, вы должны понимать, что есть лишь некоторые возможности, которые вы можете контролировать.
Но не сдавайтесь раньше времени! Вот что вам нужно знать.
Когда ваши сотрудники не хотят с вами разговаривать — CrucialSkills, официальный блог VitalSmarts
ОБ АВТОРЕ
Рон Макмиллан является соавтором четырех бестселлеров: Change Anything , Crucial Conversations , Crucial Confrontations и Influencer .
ПОДРОБНЕЕ
Следующая статья была впервые опубликована 31 августа 2005 г.
Дорогие ключевые навыки,
Я подозреваю, что у одного из моих непосредственных подчиненных (моей помощницы) возникла проблема со мной, которую она не хочет или не может решить. На мой взгляд, она приятная и довольная. Я ясно выразил свое желание открытого общения, и она признала, что чувствует себя комфортно, обращаясь ко мне с любыми проблемами. Однако на выходном собеседовании одна из ее коллег сказала мне, что эта сотрудница «чувствует себя подавленной» мной. Другой ее коллега упомянул о «проблемах в общении» между нами.
Моя нутро подсказывает мне, что она делится своими опасениями с другими, но не со мной, но у меня нет ничего, что могло бы с ней сказать. Я не хочу показаться параноиком или вести такой расплывчатый разговор, который не оказывает никакого влияния. Я был бы более склонен просто отпустить это, если бы не тот факт, что я считаю, что другие смотрят на меня негативно.
Спасибо,
Интересно,
Уважаемый гость,
Я долгое время полагал, что самая бесполезная идея для сотрудников — это та, о которой вы никогда не слышите, и точно так же самая обидная жалоба клиента — это та, о которой никогда не рассказывают.Если вы не знаете о проблеме, ее сложно решить. Теперь, в вашем случае, у вас есть некоторые подсказки, что есть проблема, но вы не можете получить прямое понимание от своего помощника. Видимо, она замолчала с вами по этому поводу.
Я считаю полезным думать об этом как о проблеме безопасности; потому что ваша ассистентка не чувствует себя в безопасности, она не хочет делиться. Это не контент, который мешает людям говорить открыто. Это кажущееся отсутствие безопасности. При достаточной безопасности вы можете поделиться практически чем угодно практически с кем угодно.Чтобы решить эту проблему с вашим помощником, нужно сделать так, чтобы она могла поделиться своим мнением о ситуации. Вот несколько идей.
Прежде всего подумайте о том, чего вы действительно хотите здесь. Это проблема во взаимоотношениях. Первый разговор, который вам нужно провести, касается не той темы, которую она сдерживает, а о том, как вы работаете вместе. Вы не только хотите определить и решить проблему общения, вы хотите сделать это таким образом, чтобы построить безопасные и эффективные отношения в будущем.Вам нужны открытые отношения, отношения, в которых вы можете говорить о том, что работает, а что нет, и где вы можете вместе работать над улучшением ситуации. Помните об этих целях по мере продвижения вперед, и они помогут вам не сбиться с пути в обеспечении безопасности.
Чтобы сделать этот разговор безопасным, начните с того, что поделитесь своими добрыми намерениями. Вы можете объяснить причину этого разговора. Например: «Я хочу поговорить с вами о наших рабочих отношениях — о том, как они продвигаются и как их можно улучшить.”
Я также думаю, что было бы проявлением уважения и было бы неплохо спросить у вашего помощника разрешения на этот разговор, что еще раз повысит безопасность. Спросите, сказав что-нибудь вроде: «Хорошо бы?» Если она говорит «да», продолжайте. Если она говорит «нет», спросите, почему бы и нет.
Теперь вы хотите поделиться проблемой, которая вас беспокоит — вы хотите внести свой смысл в общий пул. Начните с собранных вами фактов: «Во время выездного интервью ваш коллега поделился со мной, что вы чувствуете себя подавленным мной, а другой коллега упомянул о проблемах в общении между нами.Затем вы можете предварительно рассказать свою историю: «Мне интересно, делаю ли я что-то, что затрудняет работу со мной и мешает мне об этом говорить». И, наконец, спросите ее точку зрения: «Что происходит? Пожалуйста, помогите мне понять.
А потом — внимательно слушайте. Честно предложите ей поделиться и искренне проявить интерес к тому, что она говорит. Вы добьетесь этого, если будете сохранять спокойствие и профессионализм, пока она разделяет свои опасения. Не занимайте оборонительную позицию — это, вероятно, укрепит уже рассказанную ею историю о том, почему она не может поднять вопрос.Часто активное слушание создает сильное чувство взаимной цели и уважения, и люди будут чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы открыться.
Если ваш помощник по-прежнему не хочет об этом говорить, постарайтесь решить, когда прекратить разговор. В какой-то момент продолжать нажимать — значит перейти черту неуважения. Если вы решите расстаться, оставьте ее с приглашением: «Я хотел бы лучше понять, как вы относитесь к нашим рабочим отношениям, и хотел бы услышать любые ваши идеи о том, как я могу быть более эффективным.Вы не возражаете, если мы вернемся к этому вопросу в другой раз? »
Имейте в виду, что для решения некоторых проблем вам придется работать над общей целью и последовательно уважать с течением времени, прежде чем вы сможете создать достаточно безопасности, чтобы другие захотели открыться.
В качестве дополнительного примечания: если вы подозреваете, что проблема более распространена, чем один прямой отчет, вы можете рассмотреть простой инструмент для сбора отзывов, например анонимный опрос. Часто, если люди могут дать вам обратную связь в письменной форме анонимно, они будут честными и прямыми.Попробуйте написать короткий абзац, описывающий желаемую обратную связь, например: «Я хотел бы собрать отзывы о моем стиле руководства. Ты мне поможешь? Пожалуйста, определите, что я делаю хорошо, что я должен ПРОДОЛЖАТЬ делать, то, что у меня плохо получается, что я должен ПРЕКРАТИТЬ делать, что я не делаю, что я должен НАЧАТЬ делать, и что я делаю, но должен ИЗМЕНИТЬ. Не указывайте свое имя. Все ответы будут собираться и обрабатываться [третьей стороной, возможно, помощником по административным вопросам] ».
Это быстрый и эффективный способ определить, существует ли широко распространенная проблема, требующая вашего внимания.Обязательно поблагодарите свою команду за их время и мысли и поделитесь с ними некоторыми вещами, которые вы собираетесь сделать, чтобы улучшить. Попросите их поддержки при внесении этих изменений и убедитесь, что вы не пытаетесь идентифицировать отдельные комментарии или каким-либо образом наказывать. По мере того как вы нацеливаетесь на то, что вам нужно изменить, и когда они видят, что вы делаете улучшения, вы будете создавать более безопасный социальный климат в своей команде, что позволит людям быть честными с вами в будущем.
Я желаю вам всего наилучшего в ваших самых ответственных противостояниях.
Рон
Рон Макмиллан
Идеи, изложенные в этой статье, основаны на навыках и принципах, которым учат в «Решающих беседах». Узнайте больше о Crucial Conversations
Основные причины, по которым ваш бывший не разговаривает с вами, и что делать!
После разрыва отношений между вами и вашим бывшим может быть напряжение. Вы оба лечите разбитое сердце, и у каждого человека есть свой способ справиться с болью. Если разрыв был особенно болезненным, неудивительно, что вашему бывшему нужно немного пространства от вас … но что, если вы ожидали, что динамика между вами изменится после разрыва? Что, если вы удивлены, что бывший с вами больше не разговаривает? Вы можете что-нибудь с этим поделать?
Я хотел написать сегодняшнюю статью о причинах, по которым ваш бывший не разговаривает с вами, а затем я хочу поговорить о том, как вы можете изменить такую ситуацию.Это обычная проблема, с которой я сталкиваюсь во время индивидуальных занятий и в вопросах, которые люди оставляют под под нашими видео и статьями. Будьте уверены, что вы не одиноки и вам доступно множество решений. Итак, давайте посмотрим, что это такое, ладно?
Почему моя бывшая не разговаривает со мной?
После разрыва возникает множество эмоций. Если человек очень грустен и убит горем из-за того, как обстоят дела, он может избегать вас, потому что с вами слишком больно говорить .Точно так же, если человек злится или разочарован положением дел после разрыва (или даже тем, как или почему разрыв произошел), он может захотеть избегать вас из-за гордости или негодования.
Еще одна распространенная причина, по которой бывший партнер не разговаривает с вами , заключается в том, что у него проблемы с пониманием разрыва и своими эмоциями. Многие люди имеют тенденцию изолироваться, когда им плохо, и они отталкивают самых близких им людей.
Какой бы ни была причина для вашего бывшего парня или девушки, сейчас самое важное — это изменить ваш подход.Если вы пытаетесь выяснить, , почему он или она не разговаривает с вами, , и продолжаете пытаться связаться с , чтобы заставить их снова захотеть вас , вы только усугубите ситуацию.
Если бывший партнер отталкивает или избегает вас, это означает, что ему нужно пространство. Возможно, вы не захотите давать им пространство, потому что это страшно, и вы боитесь потерять их навсегда, но одна из лучших вещей, которые вы можете сделать, чтобы вернуть бывшего, — это сделать шаг назад, чтобы вы могли стать сильнее. Вернись.

Если вы постоянно пытаетесь связаться с бывшим и не получаете от него ответа, вам нужно прекратить.
Я знаю, что это очень человечный ответ — продолжать пытаться получить реакцию от кого-то, кто вам небезразличен, но который с вами не разговаривает, но чем больше давления и удушья вы заставляете чувствовать своего бывшего парня или девушку, тем более склонными они будут быть, чтобы попытаться уйти от вас. Если вы хотите увидеть изменения, пора изменить свой подход. В противном случае вы только усугубите ситуацию.
Крайне важно, чтобы вы уважали их потребность в пространстве, и при этом вы также будете уважать себя.Не позволяйте себе быть тем, кто ставит своего бывшего на пьедестал и умоляет и умоляет, чтобы его забрали обратно.
Я знаю, что ваша голова плывет от мыслей типа « Почему моя бывшая ненавидит меня » и « Моя бывшая больше не хочет меня , что мне делать», но чем больше вы сосредотачиваетесь на негативных мыслях и эмоции, тем больше вы будете застревать на одном месте. Вот почему нам нужно сосредоточиться на конкретных действиях…
Понимание причин, по которым ваш бывший не разговаривает с вами: изменение вашего подхода, чтобы увидеть результаты
Как я уже говорил выше, самое важное, что нужно сделать прямо сейчас, — это Прекратите попытки заставить своего бывшего поговорить с вами .Мы хотим убедиться, что ваш бывший не чувствует никакого давления со стороны вас.
Когда дело доходит до того, чтобы кто-то хотел, чтобы вы вернулись, нужно заставить его увидеть вас в новом свете. Это происходит не с помощью текстовых сообщений и телефонных звонков, а путем изменения вашей собственной жизни. Если вы начнете жить привлекательной, интересной и вдохновляющей жизнью, вы начнете привлекать внимание бывшего.
На данный момент ваш бывший также привык, что вы изо всех сил стараетесь поддерживать с ним контакт.Итак, теперь мы должны ввести элемент неожиданности. Отвлекшись от бывшего и сосредоточив его на личной жизни, вы можете начать вносить значительные изменения.
Но сначала давайте взглянем на один из самых мощных инструментов, который заставит кого-то снова с вами поговорить:
Правило NC, когда бывший с вами не разговаривает
Если вы знакомы с нашей философией, то вы слышали о правиле отсутствия контактов. Для тех из вас, кто этого не сделал, он состоит в прекращении всех форм общения с бывшим партнером, чтобы вы могли нанести им электрошок.
Поскольку они привыкли иметь доступ к вам, когда захотят, они будут застигнуты врасплох, когда поймут, что вы внезапно стали для них недоступны. Опасно легко принимать как должное того, кто всегда рядом. Скорее всего, ваш бывший успокоился на своем пьедестале, поэтому он не чувствует, что ему действительно нужно прилагать усилия, чтобы удержать вас.
Правило NC должно применяться в течение заранее определенного периода времени, от трех недель до трех месяцев.Прекращая общение с бывшим, очень важно использовать это время, чтобы начать улучшать свою жизнь.
Цель — стать новой и улучшенной версией себя. Когда вы становитесь занятым в своей жизни, становится намного легче отогнать мысли вроде: « Он не писал мне в течение 3 дней, если я ему напишу » или «Может быть, на этот раз она ответит мне. Мне просто нужно придумать, что сказать! »
Чем ты занятее, тем легче бороться с искушением связаться с бывшим.
Найдите время, чтобы подумать о том, какие элементы в вашей собственной жизни игнорировались, когда вы были в отношениях, и какие элементы могут выиграть от улучшений. Выделите время для физической активности и убедитесь, что вы делаете то, что заставляет вас чувствовать себя привлекательно. Вы можете пойти и купить новую одежду или даже полностью переделать ее, и убедитесь, что вы проводите достаточно времени с друзьями и членами семьи, которые делают вас счастливыми.
Поделитесь своими улучшениями, когда вы хотите, чтобы бывший поговорил с вами
Сейчас идеальное время, чтобы начать заполнять свой график новыми делами, которые вы можете выполнять самостоятельно или с друзьями.Подумайте, какие новые бары, рестораны, галереи и заведения вы можете посетить со своими друзьями, и начните выбирать старые или новые хобби.
Физическая активность не только улучшает вашу уверенность в себе; это также отлично подходит для вашего настроения и мышления. Чем более позитивным вы будете, тем меньше вы будете думать о « Как заставить моего бывшего поговорить со мной, » и тем больше вы будете интересовать своего бывшего.
Так что не стесняйтесь размещать фотографии всех забавных и интересных вещей, которые вы делали, в социальных сетях.Вы даже можете сделать несколько новых снимков головы и освежить все свои фотографии. В конце концов, мы хотим, чтобы ваш бывший посмотрел на вас и осознал, что вы становитесь новой и улучшенной версией человека, в которого он влюбился в начале ваших отношений. Это то, что сделает вас неотразимой.
Когда ваш бывший начинает пытаться связаться с вами и понимает, что вы не уделяете ему времени суток, вы становитесь захватывающим испытанием — именно так вы можете повторно привлечь бывшего .
Не стесняйтесь, свяжитесь со мной или членом моей команды , чтобы получить индивидуальные консультации в этом сложном процессе. Каждая ситуация уникальна, поэтому вы можете оставить любые вопросы в разделе комментариев ниже, и мы будем рады ответить вам.
Желаю вам всего наилучшего в жизни и любви,
Ваш тренер, когда вы ищете причины, по которым ваш бывший не разговаривает с вами
Адриан
10 причин, по которым ваш бывший не разговаривает с вами, и что делать об этом!
Это расстраивает, сводит с ума и страшно.Ваш бывший не разговаривает с вами. Они игнорируют вас, они не отвечают на ваши сообщения, и вы не знаете, что делать. Такое чувство, что вы все перепробовали, так как же вам все исправить? Если вы находитесь на этом сайте, вы, вероятно, надеетесь снова сойтись с этим человеком, и его поведение начинает сводить вас с ума. Такое ощущение, что никуда не добраться, потому что с этим человеком нельзя даже поговорить. Чаще всего это чувство может привести к панике, что, конечно же, приводит к ошибкам.
В сегодняшней статье я собираюсь рассказать, что чувствует ваш бывший сейчас, и что вы можете с этим поделать. Я перечислю причины, по которым ваш бывший не хочет разговаривать с вами прямо сейчас, и помогу вам составить правильный план игры, чтобы изменить ситуацию! Страшно, когда вы не знаете, что происходит, но я хочу, чтобы вы знали, что вы контролируете ситуацию больше, чем вы можете себе представить!
В настоящее время вы переживаете одну из самых тяжелых частей разрыва. Понимание того, что вы больше не влияете на бывшего, может ощущаться как нож прямо в сердце.Такое ощущение, что вы просто исчезли из жизни человека, которого любите больше всего, и это наполняет вас чувством страха. Это нормально, что это чувство сводит вас с ума, но моя цель — дать вам совет, чтобы вы могли изменить ситуацию к лучшему. Итак, приступим!
По каким основным причинам ваша бывшая не разговаривает с вами прямо сейчас?
Каким бы болезненным это ни было, всегда есть причина, по которой бывший будет избегать вас. В одних ситуациях это более ясно, чем в других, но всегда болезненно для принимающего.

Когда вы попадаете в ситуацию, которая заставляет вас думать: « Мой бывший отказывается говорить со мной », обычно это происходит потому, что ваш бывший пытается подтвердить свой выбор и прекратить отношения с вами. Они пытаются доказать свою точку зрения и хотят показать вам, что не собираются сдвигаться с места. Они хотят показать, что не передумают, и хотят, чтобы вы перестали их заставлять.
Вот как они пытаются взять ситуацию под контроль.Чаще всего человек в вашем положении оказывается слишком навязчивым и нуждающимся, и это отталкивает упомянутого бывшего. Чем больше внимания вы ищете от человека, который не хочет его уделять, тем больше он будет склонен отстраняться и возводить стены между вами.
Это может быстро превратиться в нисходящую спираль, если вы не будете контролировать ситуацию. Чем больше вы становитесь нужным, тем больше отдаляется ваш бывший, и чем больше он отдаляется, тем более нуждающимся вы становитесь! Откровенно говоря, это становится рецептом катастрофы.На этом этапе чем больше вы гонитесь, тем глубже вы собираетесь зарыться в яму.
Когда он игнорирует вас после разрыва или когда она отказывается разговаривать с вами после разрыва, это потому, что они пытаются донести свою точку зрения. Они хотят, чтобы было ясно, что вы больше не собираетесь вместе. Они создают стену, чтобы не попасться вам, и да, это больно.
Я хочу, чтобы вы сразу же поняли, что если вы настаиваете на сохранении отношений, которые закончились, вы будете сильно разочарованы.Ваш бывший прекратил эти отношения по какой-то причине … но это не значит, что вся надежда потеряна.
Прежде чем я расскажу о том, как встать на путь к успеху, я хочу рассказать еще о нескольких причинах, по которым ваш бывший не будет разговаривать с вами прямо сейчас.
Другая распространенная причина — это их способ справиться с болью разрыва. Быть с тобой на связи и видеть тебя — больно! Это может быть похоже на крушение ножа в ране человека, который только что пережил разрыв. Они могут чувствовать, что им нужно двигаться дальше, и общение с вами будет сдерживать их.
Это также может быть потому, что они видят кого-то нового. Я знаю, что вы не хотите об этом слышать, но я хочу, чтобы вы знали обо всех возможностях, чтобы иметь все необходимое для их решения. Если вы подозреваете, что ваш бывший может быть в отношениях «отскока», и не знаете, что с этим делать, нажмите здесь!
Я также видел случаи, когда бывший возводил стены, потому что на самом деле стыдился своего поведения и / или своей роли в разрыве. Людям часто трудно принять свои действия, и если ваш бывший сделал что-то, что напрямую привело к разрыву, они могут изолировать себя от стыда.
Итак, я знаю, что вы ненавидите ситуацию, когда не разговаривает со своим бывшим , так что мы можем с этим поделать?
Мой бывший игнорирует меня: вот что делать!
Я знаю, что вы очень хотите узнать , как заставить бывшего поговорить с вами . Что вы можете сказать, чтобы привлечь их внимание?
Ну, прежде всего, пора сделать шаг назад. Я знаю, что ты не хочешь этого, потому что боишься потерять этого человека, но иногда тебе нужно сделать шаг назад, чтобы вернуться сильнее!
Прямо сейчас вам нужно подробно проанализировать вашу текущую ситуацию.Отношение вашего бывшего и то, как он видит вас, придется изменить. В этот конкретный момент ваш бывший не верит в вашу способность сделать их счастливыми, они не могут представить себе будущего с вами, и прямо сейчас они сосредоточены на том, чтобы сделать себя счастливыми. Вот почему на них больше не влияют ваши потребности и то, как вы сейчас себя чувствуете.
Итак, первое, что нужно сделать, это остановиться! Прекратите протягивать руку. Больше никаких текстов, никаких звонков, никаких лайков в Facebook и Instagram, никаких писем… да!
Даже если вы работаете вместе , сделайте шаг назад и сосредоточьтесь исключительно на себе.Снимите их с пьедестала, на который вы их поставили. Ваша энергия должна быть сосредоточена на продуктивных вещах, которые помогут вам обрести чувство внутреннего покоя и личного благополучия.
Пришло время подумать о том, как вы можете улучшить свою жизнь. Какими хобби вы можете вернуться, а какие новые — попробовать? С какими друзьями ты мог бы проводить больше времени? Что хорошего вы могли бы сделать для своей семьи или для окружающих? Как вы могли бы стать более физически активными или освежить свой распорядок тренировок? Подумайте, как можно конкретно заполнить свой график занятиями, которые в конечном итоге принесут пользу вашей жизни.
Каждый раз, когда вы чувствуете желание снова обратиться к своему бывшему, поставьте перед собой задачу снова сделать что-то полезное для себя, например, отправиться на пробежку или отметить важное задание в своем списке дел.
Оставайтесь занятыми, найдите цель и полностью сконцентрируйтесь на восстановлении уверенности в себе. Ключом к тому, чтобы оправиться от этого разрыва и вернуть бывшего, будет уверенность в себе, так что сейчас самое время сделать это своим главным приоритетом.
Вдобавок ко всему, как только вы перестанете протягивать руку и показывать им, как сильно вы хотите, чтобы они присутствовали в вашей жизни, они это заметят.К этому моменту ваш бывший настолько привык, что вы всегда будете в его распоряжении и звоните, что в тот момент, когда вы исчезнете, вы привлечете его внимание.
Люди ужасно склонны принимать вещи как должное, когда они всегда доступны для них и желают того, чего у них нет. Когда вы думаете: « Мой бывший игнорирует меня, и ему больно, », помните, что вы можете все изменить, сосредоточившись на личном развитии.

я не буду с тобой разговаривать — английский перевод

Рутины и прагматики исследования. Расшифровка семинара

Я буду поступать так, как захочу.

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

«Если ты сдохнешь, нам все равно». Как в Беларуси издеваются над задержанными

Алина Береснева, 20 лет

Сергей (имя изменено по просьбе героя), 25 лет

Олег, 24 года (имя изменено по просьбе героя)

Марыля, 31 год

Наталья, 34 года

Почему «держись» — плохое слово для человека, заболевшего раком

Я никому не доверяю: что такое травма отвержения и как от нее избавиться

«Тогда я не буду с тобой играть!»: почему дети шантажируют друг друга

Почему дети шантажируют друг друга

Когда ребёнок оправдывается «тогда со мной не будут дружить»

Как сделать так, чтобы ребёнок не боялся шантажа

Я больше не буду с вами разговаривать определение | Английский словарь для учащихся

разговор

I don’t talk to you — Перевод на французский — примеры английский

Translate Я не буду говорить с вами на хинди с примерами

Вклад человека

Английский

Хинди

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Хинди

Английский

Хинди

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Английский

Хинди

Получите лучший перевод с

Сейчас обращаются за помощью пользователи:

Что делать, если с вами не разговаривают

Чего НЕ делать

Когда ваши сотрудники не хотят с вами разговаривать — CrucialSkills, официальный блог VitalSmarts

Основные причины, по которым ваш бывший не разговаривает с вами, и что делать!

Почему моя бывшая не разговаривает со мной?

Понимание причин, по которым ваш бывший не разговаривает с вами: изменение вашего подхода, чтобы увидеть результаты

Правило NC, когда бывший с вами не разговаривает

Поделитесь своими улучшениями, когда вы хотите, чтобы бывший поговорил с вами

10 причин, по которым ваш бывший не разговаривает с вами, и что делать об этом!

По каким основным причинам ваша бывшая не разговаривает с вами прямо сейчас?

Мой бывший игнорирует меня: вот что делать!

Leave a Reply Отменить ответ